479. Дух народа, Архангел, "...встречает людей, которые преимущественно исполнены внутренней активности, обладают богатым внутренним содержанием; они производят на него более интенсивное впечатление. Других он находит вялыми, летаргическими, с бледным душевным содержанием. Эти существа в поле восприятия Архангела подобны теплу и холоду в картине мира человеческой души. Так обосабливается картина мира Архангела, и сообразно с ней он может пользоваться отдельными людьми, может работать для них, осуществлять то, что идет из его индивидуальности для развития народа".
     Переживаемое человеком в душе ощущающей, чувственные восприятия внешнего мира, — все это непричастно к Духам народов, они не деятельны в этой области. "Даже часть души рассудочной, поскольку она отвечает реакцией на внешние ощущения, не представляет для них значения. То, что называется внешними причинами, что человек прорабатывает своим рассудком и переживает душой, — это тоже не для них".
     "Идеалы искусства, архитектоники и т.д. — живут в душе рассудочной и в душе сознательной. Они невоспринимаемы извне; но тем не менее все же проникают в человека и зажигают его, становясь частью его жизни". Духи народов проникают в ту часть души рассудочной, которая живет идеалами прекрасного, моральными идеалами. Далее душевная жизнь Архангела поднимается в "я" человека, которое распространяется в мир высших царств. Он воспринимает внизу некие средоточия, человеческие "я", окруженные аурой. "Его мир состоит из астрального поля восприятий, в котором заключаются определенные центры. Эти центры, эти средоточия, являются отдельными людьми, отдельными человеческими "я". ... и как, идя во внешний мир, мы обрабатываем его, создаем инструменты, так мы сами являемся объектами — поскольку принадлежим к определенному народу, — представлющими собой поле деятельности Архангелов, или Духов народов. ...И как ни удивительно это звучит, таким образом мы заглянули в высшую теорию познания Архангелов".121 (3)

641. "Основное отличие Христа от Бодисаттвы состоит в том, что Бодисаттвой мы называем большого Учителя, воплощение мудрости, проходящей через все культуры, воплощающейся самым различным образом. Христос же не просто Учитель, и это существенно! Христос не просто учит людей. Он есть Существо, Которое мы лучше всего поймем, если будем Его искать в головокружительных высях духа, где Он пребывает как 0бъект инициации ...
     Есть сфера духовной жизни, где отрясается, так сказать, вся земная пыль. Там высокое существо Бодисаттвы пребывает в своей спиритуальной неповторимости. Христос пребывает там освобожденным от всего, чем Он стал на Земле и в ее окружении. И там мы находим, так сказать, основу человечества, то, из чего исходит всякая жизнь: спиритуальный первоисточник. Там находится не один Бодисаттва, а царство Бодисаттв. Мы указывали на Бодисаттву, пребывающего в основе наших, следующих одна за другой семи культур; есть Бодисаттва атлантических культур и т.д. Вы находите в спиритуальных высях царство Бодисаттв, которые для всех времен являются великими учителями, наставниками не только людей, но и тех существ, которые не сходят в сферы физической жизни. Все они пребывают там как круг великих учителей, соединяющий все то, чему они должны учить. В середине их круга мы находим Существо, Которое является чем-либо не потому, что оно учит, в сфере Бодисаттв Оно пребывает как Существо, действующее на окружающих Бодисаттв тем, что они созерцают Его лик, Бодисаттвы Его созерцают, и Он открывает им Свое величие (славу). Есть великие учителя, Христос же имеет Свое значение для мира благодаря тому, что Он есть в Самом Себе, благодаря Своему Существу. Необходимо лишь созерцать Его, и откровение Его Существа, отражаясь в Его окружении, становится учением. Он не просто учение, он — жизнь, жизнь, изливающаяся в других существ, которые тогда становятся учителями".113 (9)

194. Без чего не могло бы совершаться все развитие физ. тела? — Без Логоса, или Слова. "Ибо уже на др. Сатурне оно было так ведомо, это физическое человеческое тело, что позже стало говорящим, стало свидетелем Слова".
     "Сатурн кончился; человеческое тело перевоплотилось заново на др. Солнце; там в него вошло жизненное тело, пронизанное Жизнедухом. Логос стал жизнью на Солнце, возведя человека на более высокую ступень. Логос был жизнью на Солнце!... На др. Луне к этому добавилось световое тело (астральное): жизнь стала светом!... Но благодаря тому, что выступило "я", человек стал способен не только жить в свете, в жизни, но он стая способен все это рассматривать извне, противопоставлять себя Логосу, жизни, свету. Благодаря этому все для него стало материальным, достигло материального бытия". Так следует понимать начало Ев. от Иоанна. "В человеческое внутреннее, во тьму, в незнание светит свет. И смысл земного бытия состоит в том, что человек во внутреннем преодолевает тьму, дабы распознать свет Логоса". 103 (2)

203. "Я живет как во внешнем мире, так и в собственном физ.теле. Здесь кончается разница между объективным и субъективным".206 (13.VIII)

Роль внутренних планет (народ, семья, пол и др.)

887. "В определенном пункте доземного бытия человек начинает говорить себе: вокруг себя я видел других божественно-духовных существ как мое собственное существо. Теперь эти божественно-духовные су­щества как будто бы перестают являть свои облики, они как бы облекаются во внешнюю образность, делают­ся звездными, какими я познавал эти звезды в предыдущей жизни с помощью физического зрения. ... Парал­лельно с этим созерцанием идет душевное внутреннее переживание того, как духовный мир в его наисобственнейшей жизненности отступает назад и лишь свое откровение являет человеку".
     "Человек переживает потерю и вожделеет ее восстановить. Эти переживания так подготовляют душу, что она становится приемлемой для лунных сил, которых прежде для нее как будто вовсе не существовало. Жи­вая деятельная интуиция становится деятельной живой инспирацией. Начинают приобретать значение субъ­ект и объект. Человек чувствует внутреннее душевное субъективное бытие, которое ему подготовляют лун­ные силы, а откровение космоса он теперь начинает чувствовать как объективный внешний мир. ... Возни­кает живая мысль: я должен его иметь, это физ. тело, к нему склоняется то, в выработке чего я сам со­участвовал: космическое, духовное семя".
     "На той стадии, где человек захвачен лунными силами, где внешний универсальный мир, бывший прежде универсумом его собственного физ. тела, является лишь в откровении, в тот момент наступает то, что я мог бы назвать так: для человека вообще прекращается связь с тем, что раньше было его человеческим универ­сумом. Это универсальное семя физ. тела, над которым человек работал столь долгое время, отпадает от него. У него его нет на определенной стадии доземных переживаний. Дело тогда представляется таким образом, что он обладает таким внутренним, которое распалено лунными силами, пробито, пронизано жаждой земной жизни и окружено теперь образами духовно-космического мира. Если человек теперь духовно-душевно схва­тывает эти образы, то он их прокалывает, здесь больше нет реальности, реальность человеческой души в доземном бытии на определенном этапе ее переживаний отпадает. Душа больше не имеет реальности челове­ческого универсума вокруг себя и в себе. И вскоре после того... на Земле наступает зачатие физ. тела, которое теперь берет на себя, стягивает в себе духовно-универсальное и образует его далее в ходе физи­ческой наследственной эволюции. ... Это весь величественный Универсум стянут и пронизан тем, что при­носит физическая наследственность".
     "Из космического эфира человек теперь стягивает эфирное в свой космический мир образов. Он стягива­ет его воедино; он наполняет то, что еще лишь как космическое воспоминание находится в нем, мировым эфиром, который он стягивает воедино; и так он образует свой эфирный организм. Человек образует свой эфирный организм во время, когда физический организм отпадает от него, когда физический организм внизу находит свое продолжение через зачатие в физической наследственной эволюции, а человек облекается в свой эфирный организм. Все вожделение, желание земной жизни, жившее в душе, теперь переходит на эфирную организацию".
     В этот период душа сознает все эти лунные силы, образование эфирного организма. Но все, происходя­щее на Земле благодаря зачатию, остается бессознательным. "Здесь космическое сознание выключается, и в совсем маленьком ребенке выступает как бы бессознательное воспоминание о том, что было пережито в доземном бытии. Это бессознательное, но деятельное воспоминание интенсивно работает над всем ребенком; бессознательно, естественно. Оно нуждается в материи человеческого мозга и всего остального человеческого организма. ... Существенное подготовлено уже ранее и реализуется впоследствии, но еще многое должно быть доработано в этом стянутом в физическое человеческое тело космически-физическом духовном организме".215 (6)

1664б.
"1). Познание органами чувств — физически оно независимо от организма — чистое мышление — образное — мышление-метаморфоза, формообразующее мышление; мышление инверсиями, переворачиванием.
     2). Возвышение мышления к восприятию. Чувство придвигается к мышлению. Благодаря этому — морфологическое мышление. И воля становится чувством: благодаря этому в волю берется ход жизни.
     3). Когда воля становится мышлением, тогда наступает инспиративное сознание; тогда можно мыслить в вещах.
     Необходимо мышление привести к самостоятельной деятельности, как восприятия, тогда оно становится организацией, благодаря которой живут в образах. Но образы, подвижные в себе, есть морфологическое мышление. Чувствам надлежит вживаться в мышление".Д.21, с.10-11
     "Духовное развитие берет из тонких воспалений нервов активность мышления и в рожденных из крови пластических образованиях хранит воспоминания;
а) дает импульсы, воля того, что проходит сквозь земную жизнь;
б) дает импульсы для того, что кончается с юностью и вновь начинает вырабатываться в старости...".Д.40, с.31
     "Чувства интеллектуальной жизни — они ставят личное, субъективное рядом с объективным.
     Чувства эстетической жизни — они позволяют субъективному приходить в созвучие с объективным.
     Чувства волевой жизни — они подавляют объективное и оживляют личное, субъективное".Д.31, с.20

1681. "Человек, с одной стороны, является представляющим существом. Но когда он пользуется способно­стью представления, то теряет себя. И это свое собственное существо, неспособное проявиться в представле­нии, он получает, собственно, только благодаря тому, что воля действует из бессознательного. И не действуй воля, не чувствуй мы в себе волю, — весь мир призрачно предстал бы перед нами, если бы мы могли его только представлять. Мы имели бы перед собой призрачный мир, каким является мир естественнонаучных понятий. ... Этот мир лишь потому не оказывается призрачным, что постоянно действует воля".
     Если бы человек мог летать, как птица, то и тогда мир выглядел бы призрачно. Когда же он стоит твер­до ногами на Земле, то это дает ему чувство, родственное воле, дает естественнонаучную картину мира, чувство устойчивости мира. "Если бы вы не имели этого чувства, но могли бы только смотреть, то мир явился бы вам призрачно. Что разыгрывается в подсознании — именно этого вы не говорите себе. В под­сознании постоянно разыгрывается то, о чем человек там же, в подсознании, как бы говорит себе: да, мир, собственно, имеет вид призрака. Но если бы мир был таким, каким он предстоит моим глазам, то я не мог бы стоять на твердом, я должен бы был провалиться. Но я не проваливаюсь, значит мир не таков, каким он пред­стает перед моим взором. — Такое заключение постоянно делается в подсознании. Столь сложно совершенно обычное, повседневное отношение к миру. Это всегда бессознательное заключение, проистекающее, в опре­деленном отношении, из воли. Итак, при простом представлении нам, собственно говоря, недостает — если теперь выражаться научно, т.е. педантично — субъекта. Что мы обладаем субъектом, чувствуем себя совме­стно с миром, — это идет из воли.
     И опять-таки, когда мы волим, когда мы развиваем волю, то нам, собственно, недостает объекта. Объ­ект не входит основательно в наше сознание. Когда я хочу эту книжечку переложить слева направо и делаю это, то сам объект воления не входит в сознание. Вы видите путь, который проделывает книжечка, пред­ставление, которое призрачно встает из воли, но сам объект воли не входит в сознание. Т.обр., человек, когда он волит и представляет, — это звучит гротескно, поскольку имагинацию нужно облекать в слова — ... является калекой. Он представляет призрачно и волит частично. То, чем человек является в действите­льности ... это пребывает в середине между представлением и волей. Но дело обстоит так, что в обыч­ной жизни это не входит в наше сознание. Как во внешней природе не может возникнуть растение-животное, так человек не может осознать, чем он, собственно, является. Поэтому, как я однажды говорил, собствен­ное Я человек воспринимает как дыру в событиях жизни. Это важно понять, не правда ли? что человек может также воспринимать и дыру. О сне человек ничего не знает, он засыпает — пробуждается, засыпает — пробуждается; когда же он обозревает свою жизнь, то в его сознании имеются пробелы, дыры в сознании, как бы черные дырки на белой плоскости, в которых ничего не видно. Так выглядят дыры сознания во время сна. Но также обстоит дело с нашим Я и во время бодрствования. В действительности наше Я не подни­мается в сознание, в сознании от него имеется только дыра, и восприятие этой дыры обращает наше вни­мание на то, что мы имеем действительное Я".188 (3)

1784. "Мы сами являемся субъектами, а то, что подступает к нам, — это объекты. У человека, стремяще­гося к познанию посвящения, наступает полная переориентировка. Он должен осознать, что он как человек является объектом, и к этому объекту "человек" он должен искать субъект. ... Выражаясь несколько пара­доксально, я мог бы, имея целью мышление, сказать: в обычном познании мы размышляем о вещах; в познании посвящения мы должны искать, как нас мыслили в космосе.
     Это лишь абстрактные направляющие, но вы найдете, что им следуют повсюду, где пользуются посвяти­тельными методами. Если вы желаете воспринять современное, действительное теперь познание посвящения, то оно исходит от мышления. Должна быть полностью развита жизнь мышления, если хотят сегодня прийти к познанию посвящения". Эта жизнь мышления прошла особую выучку в естественнонаучном развитии последних столетий, где одни усваивают идеи развития от простейших до человека и мало смотрят на себя, что это они имеют эти идеи, в наблюдении внешних процессов развивают жизнь мыслей; другие занимаются математи­кой, но не задаются вопросом, как это они из себя ткут эту сеть мыслей. Самого мышления не понимают. С мышлением нужно проделывать то, что предлагается в "Как достигнуть познания высших миров?".214 (8)

Воплощение культуры 5-й эпохи

181. "В определенном отношении мы, вообще, могли бы сказать: Гамлет, учившийся в Виттенберге и определeнную духовную конституцию, полученную из этого обучения, увeзший к себе домой, Гамлет, каким его изображает Шекспир, может в определeнном смысле рассматриваться — конечно, всемирно-исторически — как ученик Фауста. В нeм мы находим нечто такое, что мы можем в более верном смысле назвать ученичeством у Фауста, чем то, что у самого Гeте мы встречаем как (фамулуса) ученика Фауста".
     В Виттенберге Гамлет может стать, как и Фауст, профессором. Но далее, смотрите, каким образом Гамлет приходит к своей задаче: ему является дух отца, т.е. он имеет дело с действительным духовным миром. Но он хорошо учился в Виттенберге и человеческий мозг может рассматривать как книгу. Гамлет — верный ученик интеллектуализма, но, с другой стороны, связан с духом. Оба импульса действуют в его душе. Но всe это дано поэтически, и для комментаторов остаeтся широкое поле для суждений. Пытаются умно понять "Гамлета". Имеет ли там явление духа объективное значение или это лишь образ? И почему духа видит один Гамлет?
     Для Кальдерона реальность духа была совершенно достоверной. Иное — для Шекспира. Он живeт в иную эпоху и уже не может столь резко проводить границу между объективным и субъективным духом. Вопрос об объективности одного и субъективности другого прекращается в тот момент, когда познают объективность человеческого внутреннего мира и субъктивность внешнего мира. Но именно в этой полной жизни рассеянности удерживает Шекспир изображаемое им в "Гамлете", а также, например, в "Макбете". Мы видим, что поэзия Шекспира выступает на переходе от 4-й к 5-й послеатлантической эпохе".
     "Интересно, например, посмотреть, как среди шекспировских произведений Гамлет — чистейшее явление личности — выражает в монологах всю сумеречность переходного времени. Если хотят понять Гамлета с точки зрения XVII-XVIII столетия, то должны спросить: где жизненные и мировые загадки волнуются в душе Гамлета? — Указывается на Виттенберг, на то место, откуда приходит и Фауст. К подобным же вопросам приходят, рассматривая "Макбета"; но в "Лире" уже встаeт человеческое. Здесь вопросы уже не удаляются от сферы земного к духовному, здесь они возвращаются в человека, делаются его субъективным состоянием, но одновременно делают его безумным". Шекспир пытается изобразить, что именно из подсознательных мятежных народных сил ведeт к интеллектуальной ясности, особенно активно возраставшей с эпохи Елизаветы именно в том углу цивилизованного мира. За драмами Шекспира следует эпоха интеллектуализма.
     Интеллектуалистической эпохе предшествуют старые силы рыцарей и королей, как это изображено Гeте в "Геце фон Берлихенгене", когда были нужнее руки, чeм голова. Гeте здесь "...выступает как духовный революционер. Он отрицает дух, как французская революция отрицала политику". Он восстаeт против того, что идeт на смену миру Геца, — против интеллектуализма, который, например, выражает Вольтер. Вольтер называл Шекспира пьяным дикарeм. Всe это необходимо принять во внимание, чтобы понять характер перехода от 4-й к 5-й послеатлантической эпохе.
     Эпоху интеллектуализма остро переживает Шиллер. И хотя он не видит духов, но во Франце Мооре ("Разбойники") действительно изображает сам ариманический принцип. "Ему противостоит люциферический принцип в Карле Мооре. Во Франце Мооре мы видим представителя того, против чего протестовал сам Шиллер. Вновь это тот же мир, против которого выступил Гeте в "Геце фон Берлихингене", только Шиллер поступает по-другому, как это позже было выражено в "Коварстве и любви".
     Так видим мы в Средней Европе такие умы, как Гeте и Шиллер, которые пишут иначе, чем Шекспир. Они не позволяют происходящему просто переходить в то, что затем может остаться, но изображают то, что тогда было, однако, по их мнению, должно было принять совсем другое развитие. Таким образом, чего они хотели, — не было, а против того, что имелось на физическом плане, они восставали в своей духовной революции. ... Если всe это попробовать как-то выразить графически, то можно нарисовать примерно следующее:

у Шекспира образ таков, что действие протекает по-земному (синее), а то, что он берет из прошлого, в этом продолжает действовать духовное, и оно действует далее (красное) и переходит в современность, где образуются факты всемирно-исторического движения.
     У Гeте и Шиллера мы находим их предчувствие древнего времени (красное), когда ещe было могущественно духовное 4-й послеатлантической эпохи, и это они просто ввели в свои интуиции, в свою духовность, в то время как происходившее на земле (синее), они постигали в борьбе".
     "Теперь взглянем на Восток, на Восток Европы. Туда мы должны смотреть иным образом. Кто описывает лишь внешние факты и совершенно не понимает того, что жило в душах Гeте, Шиллера и, естественно, многих других, тот хотя и может описывать внешние факты, но не то, что разыгрывается из духовных миров, которые существуют всегда, но существуют в головах людей. Во Франции на политической почве, на физическом плане разыгрывается революционная борьба. В Германии это не проникает до физического плана, но через человеческие души приходит к тому, что трепещет в этих душах. Но всe это рассмотрение нельзя распространить на восток, поскольку там всe обстоит по-другому. И понять это можно, лишь подойдя к изучению вопроса антропософски. Ибо на Востоке жившее в душах Гeте и Шиллера, хотя и жило также и на земле, волновалось через земные души, но при этом пребывало в высших мирах и к своему выражению на земле не приходило.
     Если разыгрывавшиеся между духом Гeте и Шиллера в физическом мире вы захотите исследовать в его следовании в Россию, то вы должны будете описать это так, как описывались войны во времена Атиллы, когда рассказывали о том, что разыгрывалось над головами людей в воздушном пространстве, где духи вели борьбу между собой.
     Что выступило в Средней Европе через Гeте и Шиллера — у Шиллера, когда он писал "Разбойников", у Гeте, когда он писал "Геца фон Берлихенгена", — на Востоке вы это найдeте как духовный факт, как развeртывающийся над физическим миром в духовном мире факт. Если вы захотите найти поступки, образующие параллель таким произведениям, как "Разбойники" и "Гец", то должны искать их у духов в сверхчувственном мире; вы не сможете найти их на физическом плане. Таким образом, на Востоке это обстоит так:

подобно облакам, развeртывающимся над физическим планом, получаем мы понятие о том, что здесь имеет место, а внизу, совершенно не затронутое этим, разыгрывается происходящее на физическом плане.
     И можно сказать: известно, как держался и как мог держаться западный человек, ставший учеником Фауста, поскольку существует Гамлет. Русского Гамлета быть не может. А может быть, всe-таки может? — Да, перед духовным взором его можно иметь, если представить себе, что в то время, как Фауст учил в Виттенберге — я имею в виду гeтевского Фауста, а не исторический факт, но который столь же достоверен, как историческое изложение, — Гамлет слушал его и записывал всe, также и то, что говорил ему дух, что в Дании есть подлецы и т.д., т.е. всe, в чeм нуждается книга мозга — подумайте еще о том, что сделал Шекспир из того, что дал Сакс Грамматикус* , где всe обстоит иначе и где нет никакой исходной точки для того, чтобы Шекспир действительно создал ученика Фауста, — если представить себе, что здесь ещe имеется ангельское существо, принадлежащее ко всему этому. Итак, в то время, как Гамлет сидел на школьной скамье, а Фауст стоял на кафедре, среди них находился Ангел, относящийся к ним; он-то и улетел затем на Восток. Там, на Востоке, он, со своей стороны, развил иное, что явилось параллелью тому, что в поступках Гамлета могло разыграться на Западе.
     Я не думаю, что можно действительно проницательно понять величайший перелом, произошедший при переходе от 4-й к 5-й послеатлантической эпохе, если наблюдать лишь внешние факты".210(11)

_______________________________
     * Датский летописец, умер в 1204 г.

     358. "Кто уяснит себе структуру кантовского мировоззрения, как оно было здесь вкратце изложено, тот поймет его сильное влияние на современников и на потомство. Ибо оно не посягает ни на одно из представлений, которые в течение развития западной культуры запечатлелись в человеческой душе. Оно оставляет религиозному духу Бога, свободу и бессмертие. Оно удовлетворяет потребность познания, ограничив ему область, внутри которой, безусловно, признаются некоторые истины. Оно даже оставляет в силе мнение, будто бы человеческий рассудок вправе для объяснения живых существ пользоваться не только вечными железными законами природы, но и понятием цели, указывающей на преднамеренный порядок во Вселенной. Но какой ценой достиг всего этого Кант? Он перенес всю природу в человеческий дух и ее законы сделал законами этого духа. Он совершенно изгнал из природы высший миропорядок и утвердил ее на чисто нравственной основе. Он провел резкую границу между органическим и неорганическим царствами; первое он объяснил по чисто механическим, строго необходимым законам; второе — по целесообразным идеям. Наконец, он совершенно вырвал царство прекрасного и искусство из связи с остальной действительностью".
     "Развитие новейших мировоззрений вынуждает к тому, чтобы в самосознающем "я" найти мысль, ощущаемую как живую. Этого не сделал Кант, но это сделал Гете.
     Противоположностью кантовского понимания мира во всех существенных вопросах является гетевское.
     ... Для Канта вся природа — в человеческом духе; для Гете весь человеческий дух — в природе, ибо сама природа есть дух. ... Основное заблуждение Канта, говорит Гете, заключается в том, что он: "рассматривает субъективную возможность как объект, а ту точку, где субъективное и объективное совпадают, он неправильно разделяет". Гете придерживается того мнения, что в субъективной человеческой способности познания высказывается не только дух как таковой, но что сама духовная природа создала в человеке орган, при помощи которого она вскрывает свои тайны. Человек вовсе не говорит о природе; сама природа высказывается о себе в человеке".
     "Гете думал, что вечные законы, по которым действует природа, раскрываются в человеческом духе, но для него они, тем не менее, являлись не субъективными законами духа, а объективными законами самого природного порядка. Поэтому он не мог также сочувствовать Шиллеру, когда тот воздвиг стену между царством, природной необходимости и царством свободы. Он так высказывается об этом в статье "Знакомство с Шиллером": "Он с радостью воспринял в себя кантовскую философию, которая столь высоко поднимает субъект и, вместе с тем, сужает его; он развил то необычное, что природа вложила в его существо, но в наивысшем чувстве свободы и самоопределения он оказался неблагодарным по отношению к великой матери, которая, разумеется, отнеслась к нему не как мачеха. Вместо того, чтобы рассматривать ее как самостоятельную, живую, закономерно производящую, начиная от самого низшего до самого высокого, он принимал ее как некие эмпирические, естественные проявления человека". А в статье "Воздействия новейшей философии" он выражает эту свою противоположность Шиллеру в следующих словах: "Он проповедовал евангелие свободы, я же не хотел допустить умаления прав природы". В Шиллере жило нечто от кантовского мировоззрения".
     "В пра-растении Гете постиг идею, при помощи которой можно до бесконечности изобретать растения... Это приближает его к нахождению в самосознающем "я" не только воспринимаемой, мыслимой, но живой идеи. Самосознающее "я" переживает в себе царство, принадлежащее ему самому так же, как и внешнему миру, ибо его образы проявляются как отражения творческих сил. Тем самым для самосознающего "я" было найдено то, что выявило его как действительное существо. Гете развил такое представление, при помощи которого самосознающее "я" может почувствовать себя одушевленным, ибо оно чувствует себя единым с творческими природными существами. Новейшие мировоззрения стремились разрешить загадку самосознающего "я"; Гете переносит в это "я" живую идею и, благодаря этой живущей в нем жизненной силе, само "я" проявляется как полная силы действительность. Греческая идея близка к образу; она рассматривается как образ. Идея новейшего времени должна быть близка самой жизни, существу жизни; она переживается. И Гете знал, что существует подобное переживание идеи. В самосознающем "я" он чувствовал дыхание живой идеи".
     У Гете строго целостное мировоззрение: он хочет прийти к такой единой точке Зрения, с которой вся Вселенная раскрывает свою закономерность, "начиная с кирпича, падающего с крыши, .до сверкающего молнией духа, который тебе открывается и который ты сообщаешь". Ибо "все действия, какого бы рода они ни были, которые мы замечаем, в опыте связаны между собой, переходят одно в другое"." 18(6)

     555. "В то время, как у Канта все суждения о вещах являются лишь продуктом, происходящим из субъекта и объекта, и дают лишь знание о том, как субъект рассматривает объект, у Гете субъект бессамостно входит в объект и берет данные для суждения из круга вещей. Поэтому Гете сказал об учениках Канта: "они слушали меня охотно, но не могли мне возражать или как-либо быть полезными"". 1(11)

     558. "Что разыгрывается в "я" при познании природы, кажется Шеллингу в то же время объективным природы, тем, что должно быть в ней принципом. Природа вовне была для него лишь затвердевшей формой нашего понятия природы. Что живет в нас как природовоззрение — это является нам снова вовне как природа; это готовый продукт, лишь обусловленное, ставшая жесткой форма живого принципа. Этот принцип мы не можем обрести извне через опыт. Мы должны его сначала создать в нашем внутреннем. "Философствовать о природе, значит творить природу", — говорит поэтому наш философ. Природу как простой продукт (natura naturata) мы называем природой как объектом (вся эмпирия относится к ней). Природу как продуктивность (natura naturan) мы называем природой как субъектом (к ней относится вся теория)" (см.: Шеллинг. Первые наброски системы натурфилософии. Введение и далее). Гете сделал еще шаг вперед: он пришел от готового продукта к становящемуся, производящему: "... через созерцаемую всегда творящей природу к духовному участию в ее произведениях".

     591. Кант считал основным недостатком всей предшествовавшей ему философии то, что она пыталась с помощью мышления познать вещи и не задумывалась над вопросом: а способно ли на это мышление? Вопрос о "что" познания стал предшествовать вопросу о возможностях познания. И вопрос: что такое познание? — стал, в первую очередь, вопросом теории познания.
     У Гете был на это другой взгляд. Хотя он и не высказывался об этом непосредственно, но "он стоял на глубочайших фундаментальных основах познания и потому был против простого созерцания природы, при котором художник обращается к предметам природы верно и усердно, тончайшим образом подражает ее образованиям, цветам, добросовестно не отдаляется от нее ни на шаг. Именно отдаление от чувственного мира в его непосредственности обозначалось во взглядах Гете действительным познанием. Непосредственно данное — это опыт. В познании же мы творим образ непосредственно данного, который содержит в себе существенно больше, чем могут дать чувства, которые являются все же посредниками всякого опыта. Чтобы познавать природу в смысле Гете, мы не должны держаться за ее фактичность, но в процессе познания она должна оказываться существенно выше, чем в первом непосредственном явлении. Школа Милля считала все, что мы можем сделать в опыте, простым соединением отдельных вещей в группы, которые затем мы удерживаем как абстрактные понятия. Однако никакое это не истинное познание. Ибо те абстрактные понятия Милля не имеют иной задачи, как доставляемое органам чувств соединить со всеми свойствами непосредственного опыта. Истинное познание должно признать, что непосредственный облик чувственно-данного мира не самый существенный, а им является тот, который открывается нам в процессе познания. Познание должно доставлять нам то, чего нас лишает чувственный опыт и что, тем не менее, является истинным. Познание Милля потому не является истинным, что представляет собой усовершенствованный чувственный опыт. Оно оставляет вещи такими, какими они даны глазам и ушам. Не область испытанного в опыте должны мы переступать и теряться в фантастических образованиях, что так любит метафизика старого и нового времени, но мы должны образы испытанного в опыте, какими они предстают нашим органам чувств, продвинуть до того состояния, которое удовлетворит наш разум.
     Теперь у нас встает вопрос: как относится непосредственно испытанное в опыте к возникающему в процессе познания образу опыта? ... Непосредственный опыт дает не более, чем несвязный агрегат актов восприятия".
     "Идея — это не содержание субъективного мышления, а результат опыта. Действительность выступает перед нами, когда мы стоим перед ней с открытыми органами чувств. Она выступает перед нами в облике, который мы не можем считать ее истинным обликом; последнего мы достигаем, приведя в движение наше мышление. Познавать означает: к половинной действительности чувственного опыта добавлять восприятие мышления, после чего ее образ становится полным.
     Все сводится к тому, как мыслить отношение идеи к чувственной действительности. Под последней я бы хотел понимать совокупность данных человеку через органы чувств созерцаний. Понятие же, по широко распространенному мнению, является средством познания, с помощью которого оно овладевает данностью действительности. Сущность действительности заключена во "в себе" вещи, так что, если бы мы действительно были в состоянии прийти к первооснове вещей, то мы имели бы лишь отношению к отображению, и ни в малейшей степени не могли бы овладеть ею самой. Здесь, таким образом, предполагаются два совершенно отдельных мира. ... Согласование этих двух миров составляет теоретико-познавательный идеал этого рода воззрения. К нему я причисляю не только естественнонаучное направление нашего времени, но также философию Канта, Шопенгауэра и неокантианцев, и даже последнюю фазу философии Шеллинга. Все эти направления созвучны в том, что эссенцию мира ищут в транссубьективном, а субъективно-идеальный мир, что должно быть признано их точкой зрения, является поэтому для них лишь просто миром представления, а не самой действительностью, лишь чем-то, обладающим значением только для человеческого сознания.
     Я уже указывал, что этот взгляд, будучи последовательно продолженным, приводит к полной конгруэнтности (совпадению) понятия (идеи) и созерцания. Что находится в последнем, должно снова содержаться в своем понятийном противообразе, только в идеальной форме.
     Относительно содержания, оба мира должны полностью совпадать. Отношения пространственно-временной действительности должны точно повторяться в идеях, только вместо воспринимаемого простирания, облика, цвета и т.д. должны иметься соответствующие представления... Каждая вещь снова находит свое место, свои свойства в моем идеальном образе мира.
     Мы только теперь можем спросить: соответствует ли эта последовательность фактам? Ни в малейшей степени! Мое понятие треугольника одно объемлет все отдельные треугольники, и сколько бы треугольников я ни представлял себе, оно останется тем же самым. Мои различные представления треугольников идентичны между собой. Я имею вообще лишь одно понятие треугольника.
     В действительности каждая вещь представляет собой особенное, определенное "это", которому противостоит также вполне определенное, насыщенное реальной действительностью "то". Этому многообразию противостоит понятие как строгое единство. В нем нет никакого особенного, никаких частей, оно не множится, выступает бесконечное число раз все одним и тем же.
     Теперь спрашивается: а кто, собственно говоря, носитель этой идентичности понятия? Форма его явления, как представления, быть этим не может, ибо здесь целиком прав Беркли, говоря, что представление, полученное мною от дерева в данный момент, не имеет ничего общего с этим деревом, которое я вижу снова, моргнув глазами; то же самое относится и к различным представлениям многих индивидуальностей об одном предмете. Идентичность, таким образом, лежит лишь в содержании представления, где находится "что". Многозначность, содержание может быть мне ручательством идентичности. А если это так, то рушится воззрение, лишающее понятие или идею самостоятельного содержания". Воззрения Шопенгауэра, Авенариуса лишают содержания не только понятие, но и созерцание.
     "Чтобы прийти здесь к ясности, необходимо вернуться на ту почву, где созерцание, как особенное, противостоит понятию, как всеобщему.
     Можно спросить: в чем же, собственно говоря, содержится характерная черта особенного? Определено ли оно понятийно? Можем ли мы сказать: это понятийное единство распалось в том либо в этом созерцаемом особенном многообразии? — Нет. И это совершенно определенный ответ. Само понятие совершенно не знает особенного. Последнее, следовательно, должно находиться в элементах, которые понятию, как таковому, совершенно недоступны. Но поскольку мы не знаем промежуточного члена между созерцанием и понятием — если мы не хотим вводить фантастически-мистические схемы Канта, которые сегодня могут рассматриваться лишь в качестве шуток, — то эти элементы должны принадлежать самому созерцанию. Основание особенного не выводимо из понятия, но должно быть найдено внутри самого созерцания. Что составляет особенное объекта, — поддается не пониманию, но лишь созерцанию. В этом заключается основание того, почему любая философия должна терпеть неудачу, когда она из самого понятия хочет извлечь (дедуцировать) всю созерцаемую действительность в отношении ее особенного. В этом заключается также классическое заблуждение Фихте, желавшего весь мир вывести из сознания. Если же кто-то упрекает в этом, как в недостатке, идеалистическую философию и хочет ее в этом отношении завершить, тот поступает не более разумно, чем философ Круг (Вильгельм-Трауготт, 1770-1842), последователь Канта, требовавший "идентичной" философии, которая должна была быть для него дедуцирована его пером.
     Что действительно существенно отличает созерцание от идеи, так это элемент, не вносимый в понятие, но все же данный в опыте. Поэтому и противостоят друг другу понятие и созерцание как, хотя и существенно равные, но все же различные стороны мира. И поскольку последнее требует первого, как мы показали, то это доказывает, что свою эссенцию мир содержит не в особенном, а в понятийном всеобщем. Но эта всеобщность, как явление, должна быть сначала найдена в субъекте либо она может быть приобретена субъектом в объекте, но не из объекта.
     Свое содержание понятие заимствует не из опыта, ибо оно не вбирает в себя характерное опыта, особенное. Все, что конституирует особенное, чуждо ему. Таким образом, ему следует самому дать себе содержание.
     Обычно говорят, что объект опыта индивидуален, он — живое созерцание, понятие же абстрактно, бедно по сравнению с полным содержания созерцанием, скудно, пусто. Но в чем здесь ищут определения богатства? В том, что может быть бесконечно большим в бесконечности пространства. Но в этом отношении и понятие не менее полно определениями. Только они в нем не количественные, а качественные. Как в понятии отсутствует число, так в созерцании отсутствует динамически-качественный характер. Понятие столь же индивидуально, столь же полно содержанием, как и созерцание. Разница заключается лишь в том, что для получения содержания созерцания не нужно ничего, кроме открытых органов чувств при чисто пассивном отношении к внешнему миру, в то время как идеальное ядро мира в духе может возникнуть через собственный спонтанный образ действия последнего, если оно вообще должно прийти к явлению. Это совсем бессмысленно и излишне говорить: понятие — враг живого созерцания. Нет, понятие является сущностью, двигательным, действующим принципом в созерцании, добавляет к нему свое содержание, не упраздняя при этом себя, ибо они, как таковые, не соприкасаются; и оно должно быть врагом созерцания?! Оно может стать его врагом только в том случае, если иной философ попытается все богатство содержания чувственного мира выпрясть из идеи. Вот тогда вместо живой природы возникнут пустые фантазмы. ...
     Трансцендентному мировоззрению Локка, Канта, позднего Шеллинга, Шопенгауэра, Фолькельта, неокантианцев имманентно противостоит современный естествоиспытатель. Первые ищут мировую основу в чуждой сознанию потусторонности; имманентная философия — в том, что является разуму. Трансцендентное мировоззрение рассматривает понятийное познание как образ мира, имманентное — как его высшую форму явления. Поэтому первое дает лишь формальную теорию познания, основывающуюся на вопросе: каково отношение между мышлением и бытием? Второе на острие теории познания выдвигает вопрос: что такое познание? Одно исходит из предрассудка о существовании различия между мышлением и бытием, другое без предрассудков исходит из единственной достоверности (Gewisse) — мышления, из понимания ... что без мышления ей не найти никакого бытия".
     Современная теория познания дошла до понимания того, что для лишенного мыслей рассматривания все одинаково — нет причин и следствий, совершенного и несовершенного и т.д., а далее это ошибочно сопровождается предикатом, что это суть представления. "Сколь мало благодаря одному чувственному пониманию мы узнаем, что упавший камень является причиной углубления в почве, куда он упал, столь же мало узнаем мы, что он является представлением". К этому можно прийти лишь в результате размышления. "Когда говорят, например, что данное — это представление, то все дальнейшие исследования могут вестись лишь от этой предпосылки. На этом пути мы никак не можем получить лишенную предпосылок теорию познания, но мы отвечаем на вопрос: что такое познание? — исходя из той предпосылки, что оно есть данное чувством представление. В этом состоит основная ошибка теории познания Фолькельта. В ее начало со всей силой он ставит требование, чтобы теория познания была лишена предпосылок. Но на ее вершину он ставит тезис, что мы имеем многообразие представлений. Так его теория познания лишь отвечает на вопрос: как возможно познание при том условии, что данное есть многообразие представлений? Для нас дело обстоит совсем по-другому. Мы берем данное как есть, как многообразие чего-либо открывающегося нам, когда мы даем ему воздействовать на нас. Так достигаем мы объективного познания, поскольку даем говорить самому объекту. ...
     Это познание говорит нам: я здесь, но в таком виде, в каком я стою перед тобой, я не являюсь в своем истинном облике. Когда мы воспринимаем извне этот голос, когда мы осознаем, что перед нами лишь половина существа, которое скрывает от нас свою лучшую сторону, тогда в нашем внутреннем заявляет о себе деятельность того органа, с помощью которого мы достигаем объяснения другой стороны действительности, с помощью которого мы оказываемся в состоянии половину завершить до целого. Мы осознаем, что то, чего мы не видим, не слышим и т.д., может быть завершено с помощью мышления. Мышление призвано решать загадки, которые нам загадывает созерцание". Созерцаемая действительность встает перед нами готовой, мы не присутствовали при ее возникновении. Мышление же хотя и является из неведомого, но я все же знаю, что это я сам даю ему форму, завершаю процесс. То же самое должно происходить и с восприятиями: они не должны являться мне законченными, они должны стать для нас столь же прозрачны, сколь и мысли. Так удовлетворяется наша жажда познания; воспринятое мы пронизываем мыслями. "Мысль является как завершение процесса, внутри которого мы стоим. ... Исследовать сущность вещи — означает поставить ее в центр мыслительного мира и работать из него, пока в душе не выступит такое мыслеобразование, которое явится для нас идентичным с полученной в опыте вещью. ... В идее мы познаем то, из чего нам следует выводить все остальное: принцип вещей. Что философы называют абсолютным, вечным бытием, основой мира, что религии называют Богом, мы, на основе наших теоретико-познавательных изысканий, называем идеей. Все, что в мире не является непосредственно как идея, может быть, в конце концов, познано как изошедшее из нас. ... Но сама идея не требует выхода за нее самое, она есть на себе построенное, в самом себе твердо обоснованное существо. И это пребывает в ней самой, а не в ее явлении в нашем сознании. Если она не высказывает нам своего существа, то она является нам как и остальная действительность: требующей объяснения.
     Мое сознание, что я стою внутри вещи, явлется лишь следствием объективного свойства этой вещи: что свой принцип она несет в себе. Овладевая идеей, мы достигаем ядра мира. Мы постигаем здесь то, из чего происходит все. Мы становимся единством с этим принципом, поэтому идея, будучи объективной, является нам, в то же время, как наисубъективнейшее.
     Действительность чувственного рода именно потому столь загадочна для нас, что ее центра мы не находим в ней самой. Но это кончается, когда мы познаем, что с миром мыслей, приходящим в нас к явлению, она имеет тот же самый общий центр.
     Этот центр может быть лишь единым. Он может быть таковым, что все остальное указывает на него как на объясняющую его основу. Если бы было много центров мира — много принципов, из которых объяснялся бы мир — и одна область действительности указывала бы на этот, другая на тот мировой принцип, то мы, попав в область действительности, тотчас указали бы на один центр. Нам не пришло бы в голову спрашивать еще о другом центре.
     Одна область ничего не знала бы о другой. Они попросту не существовали бы одна для другой. Поэтому нет никакого смысла говорить более, чем об одном мире. Поэтому идея во всех местах мира и во всех сознаниях одна и та же. Что существуют различные сознания и каждое представляет идеи, не меняет дела. Идейное содержание мира построено на себе, в себе совершенно. Мы не порождаем его, мы ищем лишь его постижения. Мышление не рождает его, а воспринимает. Оно не производитель, а орган постижения. ... Множество сознаний думает одно и то же; они питаются одним, только с различных сторон. Поэтому оно является им многобразно модифицированным".
     ''Какую задачу решает теория познания по сравнению с другими науками? Она объясняет нам цель и задачи других наук. ...наша теория познания является наукой о назначении всех других наук. Она объясняет нам, что в различных науках содержится объективное основание мирового бытия. Науки достигают царства понятий; о собственной задаче этих понятий учит нас теория познания. Этим характерным результатом отличается наша, придерживающаяся гетевского образа мышления, теория познания от всех других современных теорий познания. Она хочет установить не просто формальную связь мышления с бытием, она хочет не просто логически решить, теоретико-познавательную проблему, она хочет прийти к позитивному результату. Она показывает, что есть содержание нашего мышления, и находит, что это "что" в тоже время есть объективное содержание мира. Так становится наша теория познания значительной наукой для людей. Она объясняет человеку самого себя, показывает его положение в мире; поэтому она является источником удовлетворения для него. Она впервые показывает ему, к чему он призван. ...Так теория познания является в то же время учением о значении и назначении человека... Наш дух имеет задачей так образовывать себя, чтобы быть в состоянии всю данную ему действительность провидеть такой, какой она является исходя из идей". 1(9)

     610. "Никаким другим путем, кроме теории познания, нельзя прийти к убеждению, что мысль составляет ядро мира. Ибо она указывает нам связь мысли с прочей действительностью. Откуда могли бы мы узнать, в каком отношении находится мышление к опыту, кроме как из той науки, прямая цель которой — исследовать это отношение? И далее: откуда могли бы мы знать о духовной иди чувственной сущности, что она есть первичная сила Мироздания, если бы не исследовали ее отношения к действительности? Коль скоро требуется найти сущность какой-либо вещи, то это нахождение всегда состоит в возвращении к тому содержанию мира, которое есть мир идей. Мы никогда не должны покидать этого содержания, если хотим оставаться внутри ясных определений и не бродить наугад в неопределенном. Мышление есть законченное в себе, самодовлеющее целое, оно не может выйти за пределы самого себя, чтобы не прийти к пустоте".
     "Граница познания была бы возможна только в том случае, если бы внешний опыт сам по себе навязывал нам исследование своей сущности, если бы он сам определял вопросы, которые следует ставить по поводу его. Однако это не так. В мышлении возникает потребность противопоставлять воспринимаемому опыту его сущность. Мышление может иметь только одно определенное стремление: узреть присущую ему самому закономерность также и во всем прочем мире, а отнюдь не что-то такое, о чем оно само не имеет ни малейшего представления". 2(13)
     "Опыт должен давать нам уверенность, что на известный процесс не влияет ничего кроме того, что нами учитывается. Мы устанавливаем определенные условия, природа которых нам знакома, и выжидаем, что отсюда последует. Так получаем мы объективный феномен на основании субъективного творчества. Мы имеем нечто объективное, которое в то же время насквозь субъективно. Поэтому опыт — это истинный посредник между субъектом и объектом в неорганическом естествознании". "Дух поднимает опыт от "явления для внешних чувств" к своему собственному явлению". 2(15)

Монизм

     624. У Канта "было совершенно ложное представление о характере нашего опыта. Он не состоит, как полагает Кант, из бесконечного множества мозаичных камушков, из которых мы с помощью чисто субъективных процессов складываем целое, но оно дано нам как единство: одно восприятие переходит в другое, не имея определенных границ. А если мы желаем выделить для себя и рассмотреть отдельность, то мы можем это сделать, лишь искусственно выделив ее из взаимосвязей, в которых она находится. Нам, например, нигде не дано отдельное ощущение красного как такового... Выделение отдельных ощущений из мировой взаимосвязи является субъективным актом, обусловленным своеобразным устройством нашего духа. ... Поэтому содержание отдельного восприятия не меняется оттого, что мы вырвали его из взаимосвязи, к которой оно принадлежит. Но поскольку это содержание обусловлено взаимосвязью, то вне ее оно сначала может показаться непонятным. ... Любое восприятие не выводит за свои пределы, поскольку не может быть объяснено из себя. Поэтому я соединяю выделенные благодаря моей организации из мирового целого отдельности сообразно их природе в целое. В этом втором акте восстанавливается разрушенное в первом акте. Единство объективного вновь вступает в свои права по отношению к субъективно обусловленной множественности". Опыт дает нам ограниченный облик действительности, а разум извлекает из него объективное. Чувственное созерцание отдаляет нас от действительности, разумное рассмотрение возвращает к ней. "Существу с чувственным восприятием, способным в одном акте созерцать весь мир, не потребовалось бы разума. Отдельное восприятие дало бы ему то, чего мы достигаем лишь через соединение бесконечно многого". И следует признать, что разум есть либо орган субъективности, либо он дает нам истинный облик действительности. Он упраздняет субъективный характер чувственного опыта, возвращает его содержание в нашем духе в объективную связь, из которой его вырвали наши чувства. Ошибка Канта состоит в том, что он отдельности принимает за объективное, а восстановление их единства объявляет следствием нашей субъективной организации. Но верно как раз обратное. Кант был введен в заблуждение Юмом. с.56-59
     "Монизм, или единое рассмотрение природы, исходит из критического самоанализа человека. Этот анализ вынуждает нас отклонить все лежащие вне мира объяснения его причин. Такое понимание необходимо распространить и на практические отношения человека к миру. Ведь человеческая деятельность представляет собой лишь специальный случай всеобщего мирового свершения. Поэтому принципы для ее объяснения также следует искать внутри данного мира. Дуализм, ищущий основополагающие силы предлежащей нам реальности в недоступном для нас царстве, перемещает туда также заповеди и нормы деятельности. В подобном заблуждении находится и Кант" (категорический императив). Для монизма нравственные мотивы рождаются из человеческой души. "Он делает человека также и законодателем себе ... указывает ему на него самого, на его автономное существо. Он делает его господином себе. Впервые лишь с т.зрения монизма мы можем постичь человека как поистине свободное существо в этическом смысле". (Обоснование этого дано в "Философии свободы".) с.64-65
     "Суть монизма состоит в принятии утверждения, что все мировые процессы, от простейшего механического до высшего человеческого духовного творчества, в одном смысле развиваются естественно и что все, могущее быть привлеченным для объяснения явлений, должно искаться внутри самого мира". с.174
     "Для человека лишь до тех пор существует противоположность между объективным внешним восприятием и субъективным внутренним миром мыслей, пока он не распознает взаимопринаддежность этих миров. Человеческий внутренний мир принадлежит как член к мировому процессу, как и всякий другой процесс... Отдельные суждения могут быть различны в зависимости от организации человека и точки зрения, с которой он рассматривает вещь, но все суждения проистекают из одного элемента и вводят в суть вещи".
     "Миропонимание, которое в идее распознает существо вещи, а познание рассматривает как вживание в существо вещей, не является мистикой, но имеет с мистикой то общее, что объективную истину рассматривает не как что-то существующее во внешнем мире, а как что-то действительно постигаемое во внутреннем человека. Противоположное этому мировоззрение основание вещи переносит за явление в потустороннюю для человеческого опыта область". И судить о том можно на основании либо откровения, либо рассудочных гипотез. Истинным является "духовное, высказывающееся в самом человеке". с.204-205
     Абстрактный монизм "ищет единство наравне и выше отдельных вещей космоса. Этот монизм всегда приходит в затруднение, когда множественность вещей выводит из абсолютизированного единства и делает (их) понятными. В результате, как правило, он объявляет множественность видимостью, что ведет к полному улетучиванию данной действительности. Шопенгауэрова и первая система Шеллинга являются примерами такого абстрактного монизма. Конкретный монизм следит за единым принципом мира в живой действительности. Он не ищет никакого метафизического единства наравне с данным миром, но убежден, что этот данный мир содержит моменты развития, в которых единый мировой принцип членится и разделяется в себе.
     Этот конкретный монизм не ищет единства в многообразии, но хочет множественность понять как единство. Понятию единства, лежащему в основе конкретного монизма, он является как субстанциональное, полагающее различие в себе. Ему противостоит то единство, которое вообще лишено различий в себе, т.е. является абсолютно простым (реалии Гербарта), и еще то, которое первые из содержащихся в этих вещах тождества сводит в формальное единство, подобно тому, как мы сводим десять дет в десятилетие. Лишь два последних понятия единства знает Винцент Кнауэр".
     "Я высказываюсь за конкретный монизм. С его помощью я в состоянии понять результаты нового естествознания, а именно Гете-Дарвино-Геккелевскую органику". с.331
     "Грандиозное философское творение Э. фон Гартмана покоится на том, что в основу естествознания и гуманитарных наук он кладет не трансцендентальный реализм, а имманентный, конкретный монизм. Благодаря этому он основывает то идеалистически-эволюционистское направление науки, которое единственно ведет к разумному мировоззрению. В силу этого обстоятельства я не колеблясь причисляю "Феноменологию нравственного сознания" и "Религиозное познание человечества" к значительнейшим из всех существующих философских творений. Но "Трансцендентальный реализм" представляется мне рожденным из заблуждения и ведущим к большой путанице". 30, с.525-626

Законы

     655б. "Задача современного человека заключается в том, чтобы все больше освобождаться от мешающих влияний окружения и подобные влияния не производить из самого себя". Грубое заблуждение — надеяться, что в повседневности к нам могут звучать голоса из потусторонности и подсказывать, что делать. "Где речь идет о повседневном, там Майстеры молчат. Лишь там, где человек возвышается над своим существованием к великим мировым законам, лишь там, где речь идет об эволюции мира и человечества, можно воспринять их голос". 266-1, с. 363
     "Эволюция состоит в том, что различные потоки в Универсуме развиваются с разной скоростью. Одни уходят вперед, другие отстают... возникают противоположные интересы в мире; это важный оккультный закон". Д. 67/68, с. 35
     Все вещи мира являются выражением планетарного Духа, они постоянно излучаются вовне; его Буддхи обращен вовне как свет ("да будет свет!"). "Открывающийся Манас является законом". Что в Макрокосме выпукло, в микрокосме — вогнуто, и наоборот. "Человеческая жизненная сила проявляется в том, что стягивает в себе к центру материю". Материя и сила в человеке центростремительны, изнутри строят человека. В предметах же материя действует вовне, проявляется через закон (ибо саму ее воспринять нельзя), мысли, выраженные в ней; материя оказывает сопротивление действию, оказываемому на нее. Д. 78, с. 29
     Дойдя до берега пруда, мы должны поплыть, если желаем двигаться дальше. "Так и в Антропософии, — достигнув определенной точки, с нею нельзя идти далее, пользуясь абстрактными понятиями, образуя и дальше идеи, но становится необходимо войти в образы. Сами идеи начинают требовать, чтобы человек начал выражаться в образах. ...
     Если сама Вселенная действует не просто логически, но также и художественно, то и рассматривать ее следует, конечно же, художественно. ... природа творит не просто согласно одним лишь законам природы, но и согласно формам". 342, с. 37
     "Смерть морального — ибо наследственный грех перенесен в сознание.
     Закон спасает мир, но не человека". 343 (II), с. 73
     Во всех циклах развития человек в первой их половине берет, а во второй отдает. "Этим обусловливается в высшей степени наше этическое отношение. Все, что необходимо усвоить, мы должны брать, чтобы позже вновь это отдать". Восприятие подчинено закону взятия, деятельность — отдавания.
     Человек попеременно то воспринимает (берет), то действует (отдает). "Но закон творца (художника) есть закон откровения. Его деятельность называется деятельностью откровения". Она упорядочивает мир согласно мере, числу, весу, согласно симпатии и антипатии, разделению на добро и зло и т. д. Все творчество такого рода совершали иерархические существа, а теперь и человек. Д. 69/70, с. 20-21
     "Абсолютное единство действует через троичность во внутреннем: мера, число, вес.
     "Один есть откровение Абсолюта, божественного бытия. Три представлены (в человеке) бровями (Их рисунок напоминает цифру три. — Сост.)".
     Мера — это Храм Бога в человеческом духе". 266-1, с. 500


     "Образ развития человеческого духа. В начале человек есть Бог. В конце человек есть подобие Божие.
     Мир является спиралеобразным движением. Всякое закручивание должно превратиться в раскручивание. ... Человек должен быть спиралеобразным движением.
     Все, совершающееся в спиралеобразном движении, является магией". (Спиралеобразное — в смысле показанного на рис. — Сост.) Д. 67/68, с. 17
     Выворачивание или некоего рода переплетение (проглатывание) совершают в своем движении силы в природе. Луна совершает кругообразное движение вокруг Земли, а в кругообороте года движение Луны винтообразно.
     "Истинный взгляд на четвертое измерение связан, в определенной мере, с тем, что алхимики называли "превращением"." 324а, с. 27-28, 58
     "Объектом называется лишь то, что является нашим органам чувств в пространстве и включается во всеобщее понятийное содержание мира... Таким образом, в познании пространственно-временного объекта нам видимым образом дано не что иное, как понятие или закон". Д. 63, с. 6
     "С человеческой конституцией внутренне связан закон повторения и вариационного повторения". 324а, с. 132
     "К каждой мысли добавляй противоположную! — Кто соблюдает это правило, сможет постепенно начать жить в живой спиритуальности".
     "Только воление, которого ты не хочешь, открывает Я; только мысль, которую ты не мыслишь, возвещает дух". 266-1, с. 50, 359
     "Ритм тела есть оккультный закон". 266-1, с. 120

     686. "Сущность природы состоит в том, что закон и явление в ней разделены, и последнее управляется первым; между тем как сущность свободы состоит в том, что оба совпадают, так что действующее непосредственно изживает себя в действии и содеянное само регулирует себя.
     Поэтому гуманитарные науки — это, по преимуществу, науки о свободе. Идея свободы должна быть их средоточием, господствующей идеей. Эстетические письма Шиллера потому и стоят на такой высоте, что они стремятся найти сущность красоты в идее свободы, что они проникнуты началом свободы.
     Дух занимает во всеобщности, в мировом целом лишь то место, которое он дает себе как индивидуум. Если в органике всегда надо иметь в виду всеобщее, идею типов, то в гуманитарных науках необходимо утверждать идею личности. Здесь дело идет не об идее, какой она изживается во всеобщности (в типе), но об идее, какой она выступает в отдельном существе (в индивидууме). Конечно, важна не случайная, отдельная, та или иная личность, а личность вообще, и притом личность, не как развивающаяся из самой себя в отдельные формы и лишь таким образом достигающая чувственного бытия, но как самодовлеющая. в себе самой завершенная, в себе самой находящая свое назначение".
     "В гуманитарных науках наше сознание имеет дело с самим духовным содержанием: с духом отдельного человека, с созданиями культуры, литературы, со сменяющими друг друга научными воззрениями, с созданиями искусства. Духом постигается духовное же. Здесь уже сама действительность содержит в себе принадлежащее миру идей, ту закономерность, которая иначе выступает лишь в духовном постижении. Что в науках о природе появляется лишь как результат размышления над предметами, здесь является порожденным им. Наука здесь играет другую роль; сущность содержится в объекте уже и без ее работы. Мы имеем дело с деяниями, творениями, идеями человека. Это есть разъяснение, даваемое человеком самому себе и своему человеческому роду. Науке здесь надлежит выполнять иную миссию, чем в отношении природы.
     И миссия эта, опять-таки, выступает сперва как человеческая потребность. Подобно тому как необходимость найти для природной действительности ее идею, выступает сначала как потребность нашего духа, так и задача гуманитарных наук появляется сначала как человеческое стремление. И мы снова встречаем здесь объективный факт, который возвещает о себе как субъективная потребность". 2(17)

     85. "Когда дело заключается в том, чтобы реальное познание по способу древних Мистерий воссоздать из человека, то это познание в определенном смысле должно быть где-то записано. Чтобы его можно было уви­деть, оно должно быть внесено в называемый так издревле астральный свет, в тонкую субстанциональность Акаши. Сюда должно быть записано все. И человек должен развить способность записывать в астральный свет". Эта способность изменялась в ходе человеческого развития. Если обратиться сразу к древней персидской культуре (в пра-персидской культуре дело обстояло в значительной степени по-другому), то тогда через ин­стинктивное ясновидение достигалось знание о божественно-духовных мирах, которое записывалось в астраль­ный свет благодаря тому, что земля создавала сопротивление. "Запись, естественно, производится духов­ными органами, но духовные органы нуждаются в сопротивлении. Не на Земле, естественно, производились те записи, а в астральном свете, но Земля создавала необходимое сопротивление. И благодаря тому, что сопротивление земли в пра-персидскую эпоху могло быть почувствовано познающими, то познание, которое они черпали из своего внутреннего, могло стать для них также и видимым".
     В древнеегипетскую эпоху познание посвященных записывалось в астральный свет через жидкий элемент. "Вы должны только правильно себе это представить. Посвященный пра-персидской эпохи смотрел на твердую землю и повсюду, где были растения, где были камни, астральный свет отражал ему его собственные со­зерцания. Посвященный египто-халдейской эпохи смотрел на море, на реки, он смотрел на падающий дождь, на поднимающийся туман. Тайны, относящиеся к прошлому, видел он в падающем дожде, в восходящем тумане".
     В греко-латинском периоде видение выступало в воздухе как Фата-Моргана. И это сохранялось до IV христианского столетия. И даже некоторые отцы церкви через сопротивление воздуха смотрели на астраль­ный свет. Только единицы сохранили особой милостью эту способность до ХII-ХIII столетия. И когда выступи­ло абстрактное познание, логическое мышление, то сопротивление этому оказывал только элемент теплово­го эфира. И тогда возникает следующее. Когда сопротивление создавала Земля, то содержащееся в астраль­ном свете сияло до сферы Луны, а оттуда возвращалось назад. Отражавшееся водой излучалось до сферы Сатурна и оттуда возвращалось назад. Внесенное в астральный свет через воздух достигало конца мировой сферы, и тогда возвращалось назад. Но когда сопротивление начал создавать тепловой эфир, то все, записанное в него, он понес в мировые дали, за пределы пространства в духовные миры. "Такая индивидуаль­ность, как Христиан Розенкрейц сознавала, что посвященные древности сживались со своими созерцаниями, что увиденное они усиливали тем, что сознавали: увиденное — оно здесь, оно рефлектируется где-либо в небе, в лунной ли, планетной ли сфере или у границ Мироздания. А теперь это не рефлектировалось. Это не рефлектировалось для непосредственного бодрственного созерцания. Люди теперь могли находить идеи относительно природы, могла возникнуть коперниканская система мира, стало возможно найти любые идеи, но все они рассеивались в тепловом эфире в мировых далях.
     И тогда Христиан Розенкрейц по вдохновению высокого Духа нашел путь, как все же воспринимать обратное излучение и от теплового эфира. Это стало возможным благодаря использованию другого, смутного, подсознательного, подобного сну состоянию сознания, того состояния, в котором нормальным образом человек пребывает, находясь вне своего тела. И там, хотя и не в пространстве, но все же в мире, в духовном мире, можно было воспринимать записанным то, что возвещается о вещах в современных абстрактных идеях. Так для розенкрейцерства выявилось нечто примечательное: розенкрейцерство как бы в переходной стадии ознакомилось со всем тем, что в новой эпохе могло быть исследовано в природе. Оно восприняло это в себя и переработало так, как это может переработать только человек. Что другие сделали наукой — это оно возвело до мудрости. Затем розенкрейцеры сохраняли это в своих душах и пытались со всевозможной чистотой в интимной медитации перевести в сон. И тогда произошло так, что духовно-божественные миры — не границы мира, а духовно-божественные миры — принесли им назад в духовно конкретной речи то, что было схвачено в абстрактных идеях.
     В розенкрейцерских школах, напр., изучали коперниканскую систему мира, но в особом состоянии созна­ния в ответ на это приходили идеи, о которых мы говорили в эти дни. Так что, в действительности, именно розенкрейцерами было признано, что содержащееся в современном познании сначала должно быть до­несено до богов, дабы они перевели это в свою речь и вернули назад людям.
     И так это осталось и поныне. Ибо дело обстоит так, милые друзья: если вас затронули разумеемые здесь розенкрейцерские принципы посвящения, то изучите геккелизм со всем его материализмом, изучите его, а также дайте пронизать себя тем, что как метод познания содержится в "Как достигнуть познания высших миров?"... и понесите это затем навстречу богам, — назад вы получите то, что в моей книге "Очерк тайноведения" рассказано об эволюции мира. Как видите, существует связь между слабым, тусклым знанием, которое человек вырабатывает здесь со своим физ.телом, и тем, что при надлежащем настроении, при надлежащей подготовке может быть дано богами в связи с этим знанием. Но человек должен то, что он может изучить на Земле, принести навстречу богам, ибо времена изменились.
     И пришло еще нечто. Человек сегодня может стремится сколько хочет, но черпать из себя так, как это делали древние посвященные, он больше не может. Здесь все стало нечистым, все пропиталось инстин­ктами, как это выступает у спиритических медиумов в болезненных патологических состояниях. Все, что приходит только изнутри, становится нечистым, ибо времена для этого черпания из себя прошли. Они про­шли уже с ХII, ХIII веком, и то, что при этом произошло, можно описать примерно следующим образом".
     Посвященные др.Персии многое вписали в астральный свет через сопротивление Земли. И в этой части, так сказать, вся доска астрального света была исписана, но она оставалась чистой в Других частях. Они были заполнены впоследствии через сопротивление воды, воздуха. С ХIII-ХIV столетия до XIX столетия записывали в тепловой эфир. Но теперь пришло время, когда люди должны признать: не из себя в древнем смысле должны они искать тайны мира, но через такое подготовление души, чтобы можно было читать на целиком исписанных таблицах. Человек должен подготовить себя к тому, сделать себя зрелым для того, чтобы чер­пать не из себя, как древние посвященные, но мочь читать в астральном свете то, что человек получает из мирового эфира. И тогда получаемое из мирового эфира действует благодаря тому, что навстречу чело­веку идут боги и вносят в реальность то, что должно быть выработано здесь, на Земле; затем это воздей­ствует в обратном направлении на то, что стоит записанным на таблицы через воздух, воду, землю.
     Т.обр., естествознание является сегодня фактически основой для видения. Если человек сначала через естествознание познает особенности воздуха, воды, земли и достигнет при этом внутренних способностей, то при взгляде в воздушное, водное, земное ему навстречу из них устремится астральный свет. Но он из­ливается не как неопределенный туман, а так, что в нем можно прочитывать тайны мирового бытия и чело­веческой жизни. Что, по сути, мы там читаем? Как человечество, мы сегодня там читаем то, что сами впи­сали. Ибо что это означает: древние греки, древние египтяне, халдеи, персы нечто вписывали туда? — Это означает: мы сами в своих предыдущих земных жизнях производили эти записи.
     "Видите ли, как наша память, наша внутренняя память сохраняет нам внешние вещи, которые мы пережи­ли, так астральный свет сохраняет нам то, что мы записали как окружавшее нас, и в виде исписанных та­блиц являет нам тайны, которые мы сами вписали, и это одновременно является тем, что мы должны про­честь, если хотим прийти к тайнам. Это своего рода память эволюции, которая здесь должна вступить в среду человечества. И постепенно должно возникнуть сознание того, что здесь присутствует такая память эволюции, и человечество сегодня должно читать в ней в астральном свете о прошедших культурных эпохах, как в старости в обычной памяти мы читаем о своей юности. ... Древнее посвящение в существенном сводилось к субъективному. Новое посвящение идет к объктивному. Это большая разница. Ибо субъективное вписыва­ет во внешний мир все, что боги как тайну заключили в человека. Что как тайну они заключили в его те­ло ощущений — это выступило в пра-персидскую эпоху. Что как тайну они заключили в душу ощущающую — это выступило в египетско-халдейский период. Что как тайну они заключили в душу рассудочную, или душу ха­рактера, — это выступило в греческую эпоху. Но душа сознательная, которую мы должны развивать теперь, она самостоятельная, она не выступает из себя. Она встает напротив того, что уже присутствует здесь. Мы должны, как люди, наше человеческое снова обрести в астральном свете.
     В этом состоит своеобразие розенкрейцерства, что оно в переходное время должно было придерживаться некоего сновидческого состояния и в нем, в сновидениях, находить те высокие истины, которые наука трезво находила здесь, в природе.
     Но с начала эпохи Михаэля, с конца семидесятых годов XIX столетия, достигаемое в старое розенкрейцерcкое время описан­ным путем может достигаться сознательным образом. Так что теперь можно сказать: больше нет нужды в прежних полубессознательных состояниях, но необходимо высшее сознательное состояние. И в этом состоя­нии с приобретенным познанием природы можно погрузиться в высший мир. ... И когда человек это делает, вносит в духовный мир добытое здесь природопознание, или также творения натуралистического искусства, или ощущения религии, натуралистически действующей во внутреннем души — ибо, по сути говоря, также и религия становится натуралистической, — когда человек все это вносит в духовный мир, когда он развива­ет для этого способности, то он встречает Михаэля. ... просветленнейшие последователи розенкрейцерства испытывали сильную тоску по встрече с Михаэлем. Такая встреча была доступна им лишь как сон. С ко­нца последней трети XIX столетия люди могут сознательным образом встретить Михаэля в духе ". 233 (15)

     687. Депрессии. "Такие переживания являются необходимым сопутствующим явлением при действительной эзотерической работе. Главное тогда состоит в том, чтобы самым ясным образом держать себя в руках.
     ... Без расслабления определенных центров в эф.и астр.телах действительный прогресс невозможен.
     Высшее сознание пробуждается тогда, когда центры, прежде регулировавшиеся в их взаимосвязи бессоз­нательным организмом, от своей взаимосвязи освобождаются. Тогда бессознательный организм мало-помалу превращается в сознательный и как таковой имеет дело с расслабленными центрами. Поясню это небольшим рисунком.

     Современное светлое дневное созна­ние, которое в основном пассивно — остающаяся неосознанной деятель­ность, — поддерживает в результате подсознание.
     Таково современное "нормальное состояние человека". Благодаря эзо­терической работе начинается следу­ющее.
     1. Расслабление центров А,В,С.
     2. Физическое подсознание поднимается до физического сверхсознания, и результаты дневного сознания превращаются в вещи прошлого.
     Дело обстоит так: В точках Д,F.Е,G, образуются новые центры; они будут регулироваться светлым дневным сознанием, которое свою твердую устойчивость выработало в чувственной жизни. Центры А,В,С теперь стоят изолированно и будут произвольно, по отдельности регулироваться в дальней­шем пробудившимся высшим сознанием.
     Медитация: "Я есмь, Оно мыслит, Она чувствует, Он волит" (см. ИПН 245) производит указанное расслабление. Мыслительный, чувственный и волевой центры разделяются и приходят в связь о пра-силами Универсума... Пожалуйста, правильно рассмот­рите порядок: субъективное чувство, например, со­ответствует в Универсуме объективной мудрости, а субъективное мышление — деятельности.
     При выработке "расслабления" (центров) наступают некие инкубационные состояния, связанные с помраченностью (настроения)". 264 с.96-99

     733. "В обычном познании мы чувствуем себя как субъект и ищем объекты вне нас. В познании посвя­щения мы сами являемся объектом и ищем к нему субъект. ... В познании посвящения мы должны искать, как мы продумываемся в космосе". 305(20.VIII.1922)

Переход в сверхчувственное

     867а. "Переход Порога



265, с. 192-193

     872. "Чтобы мысль достигла цели духовного исследования, она должна умереть в душе. ... Когда мысль умирает в нас в мыслительной концентрации, то она пробуждается к совершенно иной жизни; и эта жизнь иного рода раскрывается не ранее, чем мысль умрет во внутренней острой концентрации. Нужно прекратить мысль, чтобы душевное растение, произрастающее из мысли, получило возможность прорасти из своего се­мени". Когда мысль т.обр., умирает, душу наполняет прорастающая сила, духовно-душевная сила, но свя­занная с телом, с мозгом, с нервами. Возникает вопрос: куда ушла мысль и где теперь я сам? Мысль взя­ла меня с собой, и я мыслюсь ею в духовном мире. Это потрясающее переживание себя как объекта.
     "В тот момент, когда мысли внутренне истаивают, возникает ощущение: чем больше человек выживается из собственного сознания и переходит в сознание невидимых духовных существ, которые господствуют в невидимом, тем более пробуждаются внутренние силы, которые встают в стремительную оппозицию к этому переходу из одного сознания в другое. Чувствуют, как подходит нечто такое, что не хочет того, что де­лает человек. И этот внутренний разлад, этот протест против собственного поступка превращается в тра­гическую внутреннюю войну. Каждое настоящее внутреннее исследование должно интенсивно решаться боем. Нет слов, чтобы выразить это переживание. ... та оппозиция, проявляясь, говорит: ты ведь не хочешь се­бя потерять и в то же время делаешь все, чтобы себя потерять. Ведь это смерть, которую ты себе приго­товил; ты же не живешь со своею сущностью в себе, ты стал мыслью другого, ты умираешь в себе!".
     И ес­ли удается над этой оппозицией возобладать, то из концентрации выступает нечто, соответствующее вто­рому великому духовному закону развития души. Человек тогда переживает: что вызывает во мне этот бунт? И здесь нужно суметь соединиться — как прежде соединялись с мыслью — с человеческой судьбой. Тогда мы переживаем "ее внутренний удар — будь то добрый или плохой — как бы подступающий к нам извне". И здесь необходимо уметь по-другому относиться к судьбе. Теперь человек переживает, что его су­дьба, как особое Я, от которого прежде он был отделен, как бы берет его с собой; мы врастаем в на­шу судьбу, целиком врастаем в нее, наши поступки делаются едиными с нею. Тогда мы больше не говорим, что удар судьбы постиг нас случайно. "Срастание с судьбой переживается; Я распространяется над су­дьбой. И то, что тут распространяется, — это учатся познавать как нечто совсем иное, чем мысли. ... как волю, несомую чувством". Наша воля разрастается во временные дали, делается все крепче. "Когда мы чувствуем себя одним с судьбой, то мы переживаем не умирание в мыслях, а все более и более оживающую волю". Она как бы прорастает из точечного семени в поток времени, светящий назад к тому, что нас самих в некотором роде создало. Воля, передающаяся судьбе, — это второй закон. Теряя себя в судьбе, воля делается крепче. С мыслями мы уходим в себя, с волей мы выходим вовне и через судьбу нахо­дим путь в духовные миры, где наша душа пребывала до рождения. Далее душа переживает страстное, не­оборимое желание вернуться в тело. И если его преодолевают, то это желание, как туманное образова­ние, пронизывается ясностью и в душе встает сознание высших существ; душа тогда переживает, как они поддерживают ее от рождения до смерти. Возвратясь затем в тело, душа может все это найти в себе как воспоминание. 64 с.64-102