Весьма распространенным и правомерным воззрением во всех областях человеческой духовной жизни есть то, что величайшую загадку для человека здесь, в нашей физической жизни, представляет сам человек. И мы можем сказать, что большая часть нашей научной деятельности, наших размышлений и многих других осмыслений человека касается того, чтобы разрешить эту человеческую загадку, хотя бы в какой­то степени узнать, в чем же заключается существо человеческой природы. Естествознание и духовная наука ищут разрешения этой великой загадки, которая заключается в слове "человек" ­ с различных сторон. По существу, все более глубокие исследования природы пытаются достичь своей конечной цели, обобщая все природные процессы и так далее, чтобы постичь внешнюю закономерность. И вся духовная наука ищет источник бытия с тем, чтобы постичь сущность человека и найти его определение. Если верно то, что вообще величайшей загадкой является сам человек, то относительно жизни можно сказать, и это еще углубит это высказывание, что, с другой стороны, каждый из нас при встрече с другими людьми чувствует и ощущает: по существу, каждый отдельный человек для другого человека, как и для себя самого, в силу своей особой природы и сущности ­ является загадкой. Но обычно, когда говорят об этой человеческой загадке, имеют в виду человека вообще, человека без учета различий людей, как индивидуальностей; и конечно, многие задачи встают перед нами, если мы хотим изучать человека во всем его существе. Но сейчас мы будем иметь дело не со всеобщими загадками бытия, но с той, не менее значительной для жизни загадкой, которую нам задает при встрече каждый человек. Ибо сколь бесконечно различны люди в индивидуальном, глубочайшем внутреннем их души!

Окидывая взглядом человеческую жизнь, мы должны быть особенно внимательны именно по отношению к этим частным загадкам человека, ибо вся наша социальная жизнь, наши человеческие отношения ­ должны все больше зависеть от того, как мы в каждом отдельном случае ­ не просто рассудком, но нашим чувством и нашим ощущением ­ сможем подойти к индивидуальной загадке человека, которая встает перед нами ежедневно, каждый раз, когда мы имеем с ним дело. По отношению к людям, с которыми мы встречаемся, очень нелегко прийти к ясности относительно различных сторон их существа, и очень многое в жизни зависит от того, насколько мы разберемся в людях, с которыми соприкасаемся. И теперь мы можем приблизиться к разрешению совершенно индивидуальной человеческой загадки, задаваемой нам каждым человеком в отдельности, но приблизиться лишь постепенно, так как существует большая дистанция между тем, что называют человеческой природой вообще и тем, что выступает нам навстречу в каждом отдельном человеке.

Духовная наука, или, как ее привыкли именовать в настоящее время ­ антропософия, будет иметь особую задачу именно по отношению к этой индивидуальной загадке человека. Не только потому, что она должна дать нам объяснение того, чем является человек вообще, но и потому, что она должна быть таким познанием, которое вливается в нашу непосредственную повседневную жизнь, во все наши ощущения и чувства. Ибо наши ощущения и чувства прекраснейшим образом раскрываются в наших отношениях к нашим ближним, так что именно плод духовной науки, духовнонаучного познания проявляется наилучшим образом в тех воззрениях, в том видении своих ближних, которое мы приобретаем благодаря этому познанию.

Когда мы встречаем в жизни человека, мы, в смысле этой духовной науки или антропософии, всегда должны принимать во внимание следующее: то, что мы можем воспринять в человеке внешне ­ лишь часть, лишь какой­то член человеческого существа. Конечно, внешнее, материальное воззрение на человека принимает то, что нам может дать это внешнее восприятие и базирующийся на нем рассудок ­ за всего человека. Духовная наука, однако, показывает нам, что существо человека является чем­то очень, очень сложным. И часто, когда мы глубже спускаемся в сложность человеческой природы, мы можем также и отдельного человека видеть в его истинном свете. Духовная наука должна указывать нам на то, что является наивнутреннейшим ядром человека; то, что мы можем видеть глазами и трогать руками, является лишь внешним выражением, внешней оболочкой этого внутреннего ядра. И мы можем надеяться, что мы научимся понимать также и внешнее, если мы сможем выходить на духовное внутреннее.

И здесь, в обширной области между тем, что именуют человеческой природой вообще и тем, что выступает нам навстречу в каждом отдельном человеке, мы видим все же и многое такое, что является идентичным для целых групп людей. К этому, однородному, принадлежат те свойства человеческого существа, которые и составляют сегодня предмет нашего рассмотрения и которые именуют темпераментом человека.

Достаточно лишь произнести слово "темперамент" чтобы видеть, что загадок здесь так же много, как и людей. Внутри основных типов, основных окрасок мы имеем среди людей такое многообразие различий, что вполне можно сказать, что внутри присущего человеческому существу основного настроения, которое называют темпераментом, и заключается, собственно, загадка бытия. И там, где эта загадка вмешивается в непосредственную жизненную практику, основная окраска человеческого существа играет определенную роль. Когда мы встречаем человека, мы чувствуем, что нам навстречу выступает нечто от этого основного настроения. Поэтому можно лишь надеяться, что духовная наука скажет свое веское слово также и о существе темпераментов. Ибо, если и признавать, что темпераменты вытекают из внутреннего, они все же выражаются и во всем том, что в человеке предстает внешним образом перед нашими глазами. Но внешним рассмотрением природы ­ загадки человека не разрешить; и к присущей человеческому существу особой окраске мы сможем приблизиться лишь тогда, когда усвоим то, что говорит о человеке духовная наука.

В сущности верно то, что каждый человек выступает перед нами со своим собственным темпераментом, но мы можем все же различать известные группы темпераментов. Мы ведь говорим, в основном, о четырех человеческих темпераментах: сангвиническом, холерическом, флегматическом и меланхолическом. И хотя это деление не совсем верно, когда мы применяем его к отдельному человеку, ведь темпераменты у отдельного человека многообразнейше смешаны, так что можно говорить лишь о том, что тот или иной темперамент преобладает в тех или иных чертах человека ­ мы все же будем подразделять людей по их темпераментам на четыре группы.

Уже тот факт, что темперамент человека оказывается, с одной стороны ­ чем­то тяготеющим к индивидуальному, чем­то, делающим людей различными, с другой же стороны ­ снова объединяющим их в группы, указывает нам на то, что темперамент должен быть чем­то таким, что с одной стороны ­ имеет нечто общее с наивнутреннейшим сущностным ядром человека, с другой же стороны ­ должно быть связано со всей человеческой природой. Итак, человеческий темперамент ­ это нечто, указывающее на две стороны, так что, если мы хотим проникнуть в эту тайну, мы должны, с одной стороны, задать себе вопрос: в какой мере темперамент указывает на то, что заключается в общей человеческой природе? И с другой стороны ­ как он указывает на человеческое сущностное ядро, на собственное внутреннее человека?

Если мы ставим вопрос, то естественно, духовная наука призвана дать ответ. Ибо духовная наука должна вести нас во внутреннейшее сущностное ядро человека; поскольку человек встречается нам на Земле, он появляется перед нами, с одной стороны ­ включенным во всеобщность, а с другой стороны ­ как самостоятельная сущность. В смысле духовной науки человек стоит внутри двух жизненных потоков, которые встречаются, когда он вступает в земное бытие. И здесь мы находимся в самом центре духовнонаучного рассмотрения человеческой природы. Тогда мы познаем, что в человеке мы имеем прежде всего то, посредством чего он введен в свою линию наследственности. Один из потоков есть тот, который приводит отдельного человека к родителям, дедам и прадедам. Человек проявляет свойства, унаследованные от отца, матери, дедушки и бабушки, от предшествовавших им предков и так далее. И эти признаки он передает далее своим потомкам. То, что притекает к отдельному человеку от его предков, в жизни и в науке обозначают как унаследованные признаки и качества. Человек вводится таким образом в то, что можно назвать линией наследственности; и известно, что человек вплоть до ядра своего существа несет в себе качества, которые мы должны выводить только из наследственности. Очень многое может стать нам в человеке объяснимым, если мы знаем его предков. Сколь все же верны слова глубокого знатока души Гёте, сказанные им в отношении его собственной личности:

Здесь мы видим, как этот великий человековед Гёте, если он хочет указать на унаследованные качества, должен коснуться даже качеств моральных. Все то, что мы находим таким образом перетянутым от предков к потомкам, в некоторой степени объясняет нам отдельного человека, но только в известном отношении. То, что он унаследовал от своих предков, дает нам лишь одну сторону человеческой сущности. Конечно, сегодняшнее материалистическое воззрение хотело бы все возможное в человеке искать по линии наследственности, хотело бы саму духовную сущность человека, духовные качества человека выводить из наследственности, и стремится без устали объяснять, что даже гениальные качества личности объяснимы, если мы находим следы, признаки таких качеств у того или иного предка. Хотят, так сказать, вычислить человеческую личность из того, что распылено, рассеяно у предков. Тому же, кто глубже проникает в человеческую природу, конечно, бросается в глаза то, что наряду с этими унаследованными признаками в каждом человеке навстречу нам выступает нечто, что мы не можем обозначить иначе, чем сказав: это ­ исконное человека; об этом мы, при более основательном рассмотрении ­ не можем сказать, что оно происходит от того или иного предка. Здесь вступает духовная наука и говорит нам то, что она должна об этом сказать. Сегодня мы можем лишь эскизно показать, о чем при этом идет речь, лишь эскизно разъяснить результаты духовной науки.

Итак, духовная наука говорит: это, конечно, верно, что человек введен в поток, который мы можем назвать потоком наследования, потоком унаследованных признаков. Но к этому в человека вступает также и нечто иное, наивнутреннейшее сущностное ядро человека. Тем самым то, что человек приносит из духовного мира, соединяется с тем, что ему могут дать отец и мать, что могут дать предки. С тем, что здесь течет вниз в потоке поколений, соединяется нечто другое, то, что происходит не от непосредственных предков человека, не от родителей, но ­ происходит из совсем иных областей, нечто, идущее от бытия к бытию. С одной стороны, скажем, то или иное человек имеет от своих предков. Но, если мы смотрим на развивающегося с детства человека, мы видим, как из ядра его природы развивается то, что является плодом предыдущих жизней, что никогда не могло быть унаследовано от его предков.

То, что мы видим в человеке, когда мы проникаем в глубины его души, мы сможем объяснить себе, лишь познав великий, всеохватывающий закон, который, правда, является лишь следствием многих природных законов. Это ­ многими сегодня отрицаемый закон повторяющихся земных жизней. Это не что иное, как специальный случай всеобщего мирового закона, не что иное, как закон перевоплощения, последовательности жизней.

Нам это представляется не столь парадоксальным, когда мы размышляем над следующим. Взглянем на безжизненный минерал, горный хрусталь. У него регулярная форма. Когда он преходит, он не оставляет от своей формы ничего, что оставалось бы и могло бы перейти на другие кристаллы горного хрусталя. Новые кристаллы ничего от его формы не получают. Если мы поднимемся из мира минерального в мир растительного, нам становится ясно, что растение не может возникнуть так же, из тех же законов, что и горный хрусталь. Растение может возникнуть лишь тогда, когда оно происходит от материнского растения. В нем содержится форма и переводится в другое существо. Взойдя в мир животных, мы находим, как происходит развитие вида. Мы видим, как 19­е столетие находило своим величайшим достижением именно открытие развития видов. Мы видим, что не только из одной формы происходит другая, но каждое животное в теле матери еще раз принимает более ранние формы, проделывает низшие фазы развития, которые имели его предки. У животных мы имеем возвышение, прогресс вида. У человека мы имеем не только возвышение вида, развитие рода, но ­ развитие индивидуальности. То, что приобретает человек в течение своей жизни благодаря воспитанию, благодаря опыту, это протекает столь же мало утраченным, как и последовательность предков животного.

Придет время, когда сущностное ядро человека будет сведено к предыдущему бытию. Станет известным, что человеческое существо является плодом более раннего бытия. С этим законом оно своеобразно подойдет к миру. Оно подойдет с ним так же, как и с любым другим законом. Сопротивление, мешающее этому учению входить в жизнь, будет преодолеваться, точно так же, как преодолевалось мнение ученых о том, что живое может возникать из неживого. Еще вплоть до 17­го столетия ученые и неученые люди не имели никаких сомнений по поводу того, что из обычных, безжизненных вещей могут развиваться не только низшие животные, но даже дождевые черви, даже рыбы могут возникать из обычного речного ила. Первым, кто энергично выступил за то положение, что живое может возникать только из живого, был крупный итальянский естествоиспытатель Франческо Реди (1627­1697), который показал, что живое сводится лишь к живому. Этот закон ­ лишь предшественник следующего закона: душевно­духовное сводится лишь к душевно­духовному. Реди подвергался нападкам из­за этого учения и лишь с трудом избежал судьбы Джордано Бруно (1548­1600). Сегодня сжигание уже не в моде; но если сегодня кто­либо выступит с новой истиной, кто, к примеру, захочет свести душевно­духовное к душевно­духовному, его сегодня не сожгут, но посчитают дураком. Придет время, когда будут видеть бессмыслицу в том мнении, что человек живет лишь один раз, что здесь не существует нечто пребывающее, которое связывается с тем, что является унаследованными признаками.

Духовная наука показывает нам, как с тем, что дано нам как линия наследственности, сливается то, что является нашей собственной природой. Это ­ другой поток, в который погружается человек, и о котором сегодняшняя культура не слишком желает знать. Духовная наука подводит нас к великому факту так называемого перевоплощения, реинкарнации и кармы. Он показывает нам, что мы должны рассматривать наивнутреннейшее ядро человека как то, что нисходит из духовного мира и соединяется с чем­то данным из линии наследования, соединяется с тем, что способны дать человеку отец и мать. Для духоиспытателя это сущностное ядро окутано внешней оболочкой того, что происходит из линии наследственности. И если мы в отношении того, что мы видим в физическом человеке в формах и образах и так далее, в отношении качеств человека, принадлежащих к его внешнему, должны обратиться к отцу и к матери, к предкам, то если мы хотим постичь наивнутреннейшее существо человека, мы должны обратиться к совсем другому, к предшествующей жизни человека. Вероятно, далеко, далеко позади, миновав все унаследованное, мы должны искать духовное сущностное ядро человека, который уже тысячелетия назад был здесь и который на протяжении тысячелетий снова и снова вступал в бытие и снова и снова проводил жизнь и теперь, в сегодняшнем бытии ­ снова соединился с тем, что ему смогли дать отец и мать. Так что каждый человек, вступая в физическую жизнь, уже имеет за спиной целый ряд жизней. И это ничего общего не имеет с тем, что заключается в линии наследования. Мы должны отойти назад более, чем на столетия, если мы хотим исследовать, какова была его предыдущая жизнь, прежде чем он прошел через врата смерти. После того, как он прошел их, он живет в духовном мире в иных формах бытия. И когда для него снова наступает время прожить жизнь в физическом мире, он ищет свою родительскую пару. Так что мы снова должны обратиться к духу человека и к его прежним воплощениям, если мы хотим объяснить то, что выступает сейчас нам навстречу как душевно­духовное. Мы должны обратиться к его прежним воплощениям, к тому, что он тогда приобрел. То, что он принес с собой из того, что он тогда пережил, нам следует рассматривать как причину того, чем владеет человек сегодня, в новой жизни, как дарования, предрасположенности, способности к тому или иному. Ибо каждый человек приносит с собой из своей предыдущей жизни известное своеобразие своей нынешней жизни. Известное своеобразие, свою судьбу человек в известной степени приносит с собой. Совершая тот или иной поступок, он вызывает противодействие и таким образом чувствует себя окруженным новой жизнью. Так он приносит с собой из прежних воплощений внутреннее сущностное ядро и окутывает его тем, что дано ему наследственностью.

Конечно, поскольку это важно, необходимо было бы упомянуть о том, что наша современность мало склонна изучать это внутреннее сущностное ядро, мало склонна видеть в идее перевоплощения нечто иное, чем простую фантазию. Сегодня это рассматривается как примитивная логика и от материалистически мыслящих людей постоянно слышны возражения: все то, что есть в человеке, возникает путем наследования. Смотрят только назад, на предков, и находят, что та или иная черта, то или иное свойство есть у того или иного предка, что мы все черты и качества личности можем объяснить, если мы проследим их у предков. На подобные факты может указать и духоиспытатель, и на это также указывается. К примеру, в семьях музыкантов наследуется музыкальный талант и так далее; все это может быть поддержкой для учения о наследственности. Да, это высказывают прямо­таки как закон: гении редко появляются в начале поколения, гении стоят в конце линии наследования. И это должно быть указанием на то, что гений наследуется. При этом исходят из следующей точки зрения: некоторый человек обладает известным качеством, он ­ гений; тогда, исходя из каких­либо характерных особенностей гения, ищут таковые в прошлом у его предков, находят у кого­то из них признаки такого же качества, выхватывают их здесь и там, у одного находят одно качество, у другого ­ другое и так далее и показывают наконец, как у гения они слились, появившись в конце генерации, и заключают из этого, что гений наследуется. Для мыслящего прямолинейно логически, можно было бы указать, по крайней мере, противоположность: нечто доказывают тем, что мы находим свойства гения у его предков. Что же все­таки это доказывает? Не что иное, как то, что сущностное ядро человека может изживаться в меру возможностей инструмента тела. Это доказывает не больше, чем то, что, если человека бросить в воду, он выйдет из нее мокрым. Действительно, это не более остроумно, чем если бы некто обратил особое внимание на то, что если человек упадет в воду, он становится мокрым. Это всего лишь естественно, что он воспринимает нечто от элемента, в который погружен. Ибо то, что излилось через линию наследования, как оно, наконец, через отца и мать дается, собственно, человеку, который снизошел из духовного мира, это же совершенно естественно, что оно несет потом качества предков. Человек облачается в оболочки, которые достаются ему от предков. То, что должно было быть здесь доказательством, могло бы быть скорее доказательством того, что это ­ не наследуется. Ибо, если наследуется гений, то он должен оказаться в начале поколения, а не стоять в конце линии наследования. Если бы мы смогли указать, что это есть у сыновей, внуков, которые унаследовали гениальные свойства, мы этим могли бы подтвердить, что гений наследуется; но как раз это не имеет места. Коротконога та логика, которая духовные свойства человека хочет свести к последовательности предков. Мы должны выводить духовные свойства из того, что человек приносит с собой из прежних воплощений.

Если мы взглянем теперь на один поток, на то, что живет в линии наследования, мы находим, что здесь человек принимается в поток бытия, благодаря чему он получает известные качества: мы видим перед собой человека с характерными качествами семьи, народа, расы. Разные дети одной супружеской пары несут на себе качества такого рода. Когда же мы мыслим действительную индивидуальную сущность человека, мы должны сказать: в семье, в народе, в расе рождается духовно­душевное сущностное ядро; оно облачается в то, что дается от предков, но оно приносит с собой чисто индивидуальные качества. Мы должны спросить себя: как устанавливается гармония между сущностным ядром человека, которое, вероятно, за столетия до этого усвоило те или иные качества и которое теперь должно облечь их внешней оболочкой, несущей на себе свойства семьи, народа, расы и так далее? Возможна ли здесь гармония? Не является ли то, что здесь принесено, чем­то в высшем смысле индивидуальным, и не противоречит ли ему унаследованное?

Так возникает большой вопрос: как то, что происходит из совершенно других миров, что должно искать себе отца и мать, как оно может соединяться с телесно­физическим, облачаться в то, что является телесными признаками, которыми человек вводится в линию наследования?

Итак, мы видим в человеке, который перед нами вступает в мир, слияние двух потоков. С одной стороны ­ мы видим в нем то, что он получил из своей семьи, с другой стороны ­ развившуюся из внутреннейшей сущности человека совокупность задатков, качеств, внутренних способностей и внешней судьбы. Следует добиться выравнивания. Эти два потока сливаются; из этих двух потоков состоит каждый человек. Так что мы находим, что человек поэтому должен, с одной стороны ­ приспосабливаться к своему внутреннейшему существу, и с другой стороны ­ к тому, что привнесено ему из линии наследования. Мы видим, что человек в значительной степени несет физиономию своих предков; мы могли бы, так сказать, собрать человека из результатов последовательности его предков. Но сущностное ядро здесь, прежде всего, не имеет никакого дела с тем, что наследуется, ему остается лишь приспосабливаться к тому, что ему больше всего подходит; так что мы признаем также, что тому, что уже, вероятно, жило на протяжении столетий в совсем ином мире, должно оказываться известное посредничество, что сущностное ядро человека должно иметь иногда нечто родственное нижнему, что должен быть промежуточный член, связь между собственно индивидуальным человеком и всеобщностью, в которой он рождается через семью, народ и расу.

Между тем, что мы приносим с собой из нашей предыдущей жизни и тем, что напечатлевает нам в то же время семья, предки и раса, имеется посредничество, нечто, хотя и несущее более общие качества, но все же способное к индивидуализации. То, что вставлено посредине между линией наследственности и линией, представляющей нашу индивидуальность, выражено в слове: темперамент. В том, что выступает нам навстречу как темперамент человека, мы имеем, в известном отношении, как бы физиономию его внутреннейшей индивидуальности. Мы понимаем таким образом, как индивидуальность окрашивает качествами темперамента унаследованные из ряда поколений признаки. Темперамент стоит посредине между тем, что мы приносим с собой индивидуально и тем, что приходит из линии наследования. Вследствие объединения этих двух потоков один поток окрашивается другим. Они окрашиваются взаимно. Как синий и желтый цвета объединяются в зеленом, так и оба потока в человеке объединяются в том, что называют темпераментом. То, что посредничает между всеми внутренними качествами, которые человек приносит с собой из своего прежнего воплощения и тем, что несет ему линия наследования ­ подпадает под понятие темперамента. Это помещается теперь между унаследованными качествами и тем, что человек принял из своего внутреннего сущностного ядра. Это так, как если бы при своем нисхождении это сущностное ядро окружалось как бы духовным нюансом того, что ожидает его здесь, внизу, так что в той мере, в какой сущностное ядро лучше всего могло бы приспособиться в качестве оболочки человека, оно окрашивается соответственно тому, внутри чего оно рождается и соответственно тем качествам, которые оно приносит с собой. Здесь излучается душевное человека и его природные, унаследованные признаки. Посредине между тем, посредством чего человек включен в свой ряд предков, и тем, что он приносит из своих прежних воплощений и находится то, что называется темпераментом. Темперамент уравнивает вечное с преходящим.

Это уравнивание происходит благодаря тому, что то, что мы изучили как члены человеческой природы, совершенно определенным образом вступает в соотношение друг с другом. Но как это в частности происходит, мы поймем лишь тогда, когда мы однажды всю человеческую природу поставим перед нашим взором в смысле духовной науки. Лишь из духовной науки можно раскрыть тайну человеческого темперамента.

Мы знаем этого человека, как он выступает перед нами в жизни, сливаясь из обеих этих потоков, мы знаем его как четырехчленную сущность. Так мы можем сказать, когда мы рассматриваем полного человека: этот полный человек состоит из физического тела, эфирного тела или тела формообразующих сил, астрального тела и Я.

Прежде всего из духовной науки в том, что может восприниматься в человеке внешними чувствами, мы имеем здесь то, что материалистическое мышление лишь одно желает признавать: физическое тело, которое человек имеет общим с минеральным миром. Физическая закономерность, то, что человек имеет общим с окружающей внешней природой, сумма физических и химических законов, что мы обозначаем в духовной науке как физическое тело.

Сверх этого мы, однако, познаем высшие сверхчувственные члены человеческой природы, которые столь же действительны и существенны, как и внешнее физическое тело. В качестве первого сверхчувственного члена человек содержит в своем составе тело эфирное, которое на протяжении всей жизни остается связанным с физическим телом; только в смерти наступает их отделение друг от друга. Этот последующий член человеческой природы, эфирное или жизненное тело (его можно назвать также ­ тело желез), для нашего внешнего взгляда ­ уже невидимо, как, скажем, цвета невидимы для слепорожденного. Но оно существует и, действительно, воспринимаемо тем, что Гёте назвал глазами духа, и оно даже более действительно, чем внешнее физическое тело, ибо оно ­ строитель, скульптор физического тела. Это эфирное или жизненное тело на протяжении всего времени между рождением и смертью постоянно борется с распадом физического тела. Какой­либо минеральный природный продукт, например ­ кристалл, создан так, что он постоянно поддерживается самим собой, силами своей собственной субстанции. Вовсе не так обстоит с физическим телом живого существа: здесь физические силы действуют так, что они постоянно разрушают форму жизни, как мы можем это наблюдать после смерти, когда они эту форму разрушают. То, что это не наступает на протяжении жизни, что физическое тело не следует физическим и химическим силам и законам, происходит благодаря тому, что эфирное или жизненное тело постоянно борется против этого.

Третий член человеческого существа мы познаем как носитель всего того, что является наслаждением и страданием, радостью и болью, инстинктами, порывами, желаниями, вожделениями и всем тем, что волнуется в ощущениях и представлениях, а также во всех представлениях того, что мы обозначаем как моральные идеалы и и так далее. Мы называем это астральным телом. Не ушибитесь об это выражение. Это тело можно было бы назвать также нервным телом (телом нервов). Духовная наука видит в этом нечто действительное. Именно это тело порывов и желаний является для нее не следствием физического тела, но ­ причиной этого тела; она знает, что это духовно­душевное построило себе физическое тело.

Так, мы имеем уже три члена человеческого существа, и как высший член человека мы познаем то, благодаря чему он возвышается над всеми существами, благодаря чему человек является венцом творения на нашей Земле, носителем человеческого Я, которое столь загадочным, но вместе с тем столь открытым образом дает ему силу самосознания.

Физическим телом человек обладает совместно со всем видимым окружающим миром, эфирным телом ­ совместно с растениями и животными, астральным телом ­ с животными. Но четвертым членом, Я, он обладает лишь один; этим он возвышается над всем видимым творением. Мы обозначаем этот четвертый член как носитель Я, как то в человеческой природе, благодаря чему человек в состоянии сказать себе "Я", прийти к полноте, совершенству.

То, что мы видим физически, и что познаваемо рассудком, связанным с физическими чувствами, это лишь выражение этих четырех членов человеческого существа. Так, выражением Я, собственно ­ носителя Я, является кровь в системе кровообращения. Этот "совершенно особый сок" является выражением Я. Физически­чувственным выражением астрального тела в человеке является, между прочим, нервная система. Выражением эфирного тела или частью этого выражения является система желез и физическое тело выражается органами чувств.

Эти четыре члена выступили нам навстречу в человеческом существе. Так что, рассматривая всего человека, мы можем сказать: этот полный человек состоит из физического, эфирного, астрального тела и Я. То, что является физическим телом, что человек носит на себе так, что оно видимо чувственными глазами, это тело носит на себе ­ прежде всего ­ знаки наследственности, отчетливо видимые внешне. Также и то, что живет в свойствах эфирного тела человека, в этом борце против распада физического тела, есть то, что лежит в линии наследования. Затем мы приходим к астральному телу, которое в своих свойствах значительно больше связано с сущностным ядром человека. И когда мы идем к внутреннейшему ядру человека, собственно Я, мы находим то, что идет от воплощения к воплощению и является внутренним посредником, излучающим наружу свои сущностные свойства. Благодаря тому, что они соединяются, они приспосабливаются к вступлению человека в физический мир. И все эти сущностные члены человеческой природы многообразнейшими способами действуют друг на друга. Один член всегда влияет на другие. И благодаря взаимодействию астрального тела и Я, физического и эфирного тела, благодаря взаимопроникновению двух потоков ­ в человеческую природу вступают темпераменты. Поэтому они должны быть чем­то зависящим от индивидуальности человека, от того, что вводится в общую линию наследования. Если бы человек не смог так образовывать свое внутреннее существо, то каждый потомок должен был бы быть лишь результатом своих предков. И то, что здесь внутренне формирует, что делает индивидуальным, это и есть сила темперамента; здесь и заключена его тайна.

Итак, во всей человеческой природе все отдельные сущностные члены действуют друг в друге; они пребывают во взаимодействии. И благодаря тому, что в человеке, когда он вступает в земное бытие, сливаются два потока, возникает различная смесь четырех сущностных членов человека, и один получает, так сказать, господство над другими и напечатлевает им некоторую окраску. И в силу того, что один из этих членов особенно выделяется, навстречу нам выступает человек с тем или иным темпераментом. Оттого, что силы, средства принуждения того или иного из них преобладают, имеют перевес над другим, зависит своеобразная окраска человеческой природы, что мы и называем собственной окраской темперамента. Предвечная сущность человека, идущая от воплощения к воплощению, в каждом новом воплощении изживается таким образом, что это вызывает известное взаимодействие четырех членов человеческой природы: Я, астрального, эфирного и физического тел; и из того, как взаимодействуют эти четыре члена, возникает тот оттенок человека, который мы и обозначаем как темперамент.

Когда сущностное ядро окрасило физическое и эфирное тела, тогда то, что возникло благодаря этой окраске, действует на каждый другой член, так что это зависит от того, как человек со своими свойствами выступает нам навстречу, что действует сильнее, сущностное ядро на физическое тело или физическое тело на сущностное ядро. И, в зависимости от того, каков человек, он может влиять на один из четырех членов и благодаря обратному действию на другие члены возникает темперамент. Человеческое сущностное ядро, подходя к перевоплощению, благодаря этому своеобразию способно сообщать тому или иному из своих сущностных членов некоторый избыток деятельности. Так оно может придавать известный избыток силы своему Я, или же человек может, благодаря тому, что он прошел в своей предыдущей жизни через определенные переживания, испытывать влияние своих других членов.

Если Я человека благодаря своей судьбе стало столь сильным, что его силы преобладают в четырехчленной природе человека и господствуют над другими членами, возникает холерический темперамент. Если же человек особенно подвержен влиянию астрального тела, мы говорим о сангвиническом темпераменте. Если избыток эфирного или жизненного тела действует на другие члены и особенно напечатлевает человеку свою природу, возникает флегматический темперамент. И если в человеческой природе господствует физическое тело со своими законами, так что сущностное ядро не в состоянии преодолеть известную жесткость физического тела, тогда речь идет о меланхолическом темпераменте. Как смешиваются друг с другом вечное и преходящее, так и выступает соотношение членов друг к другу.

Уже было отмечено, как внешне отчеканиваются в физическом теле четыре члена. Так мы имеем большую часть физического тела как непосредственное выражение физического жизненного принципа человека. Физическое тело как таковое ­ выражается только в физическом теле; поэтому у меланхолика внешне задает тон физическое тело.

Так мы должны рассматривать систему желез как физическое выражение эфирного тела. Эфирное тело физически выражается в системе желез. Поэтому у флегматика в физическом теле задающей тон является система желез.

Нервную систему, а именно то, что в ней действует, мы можем рассматривать как физическое выражение астрального тела. Астральное тело находит свое физическое выражение в нервной системе; поэтому у сангвиника задающей тон в физическом теле является нервная система.

Кровь в своей циркуляции, сила пульсации крови ­ выражение собственного Я. Я ­ выражается в кровообращении, через преимущественное действие крови; особенно сказывается оно в огненном, резком элементе крови. Если суметь тонко подойти к той взаимосвязи, которая имеет место между Я и другими членами человека, мы можем предположить, что Я осуществляет особое господство, имеет особую власть над жизнью ощущений и представлений, над нервной системой; и если мы предположим, что у человека все вытекает преимущественно из его Я, и все, что он ощущает, он ощущает сильно, поскольку сильно его Я, то мы называем это холерическим темпераментом. Отсюда то, что характеризовало Я, действует как преобладающее свойство. Поэтому у холерика преобладает система крови.

Холерический темперамент оказывается действенным в сильно пульсирующей крови; тем самым в человеке проявляется силовой элемент, оказывая особое влияние на его кровь. У такого человека, у которого духовно преимущественно действенно Я и физически ­ кровь, мы видим внутреннейшие силы плотно и крепко удерживающими в порядке всю организацию. И в том, как он выступает навстречу внешнему миру, стремится дать себя знать сила его Я. Это ­ следствие Я. Поэтому холерик выступает как человек, который хочет осуществлять свое Я вопреки всем обстоятельствам. Циркуляцией крови пишется все агрессивное холерика, все, связанное с его сильной волевой натурой.

Когда у человека преобладает астральное тело, физическое выражение этого будет заключаться в функциях нервной системы, этого инструмента волнующихся ощущений. И то, что совершает астральное тело, есть жизнь в мыслях, в образах, так что человек, одаренный сангвиническим темпераментом, будет иметь задатки к тому, чтобы жить в волнующихся ощущениях и чувствованиях, в образах своей жизни представлений.

Мы должны уяснить соотношение астрального тела и Я. Между нервной и кровеносной системой действует астральное тело. Это можно буквально пощупать руками, какова эта связь. Если бы был лишь один сангвинический темперамент, действовала бы только нервная система, она совершенно особо господствовала бы как выражение астрального тела, и тогда человек имел бы сменяющуюся жизнь образов и представлений; восходил бы и нисходил хаос образов. Он стал бы отдаваться всем волнам, от ощущения к ощущению, от образа к образу, от представления к представлению. Нечто вроде этого выступает, когда преобладает астральное тело, так что у сангвиника, который известным образом предается волнующимся ощущениям, образам и так далее, преобладают астральное тело и нервная система. То, что не позволяет образам беспорядочно, фантастически метаться, это ­ силы Я. Лишь поскольку последние укрощаются Я, наступает гармония и порядок. Если бы человек не укрощал их с помощью своего Я, они приливали бы и отливали, не будучи замеченными и человек не осуществлял бы над ними какого­либо господства.

В физическом ­ это кровь, которая в основном ограничивает деятельность нервной системы. То, что является в человеке кровообращением, кровью, что струится в человеке, это, так сказать, оковы, налагаемые на то, что имеет свое выражение в нервной системе, это ­ возничий волнующейся жизни ощущений и чувствований, укротитель жизни нервов. Это завело бы слишком далеко, если бы я стал вам показывать во всех частностях, как соотносятся нервная система и кровь и как кровь является возничим этой жизни представлений. Что наступает, если этот укротитель отсутствует, если человек малокровен? Ну, если вы совсем не принимаете во внимание более тонкие психологические вещи, вы все же можете из совсем простого факта ­ если у человека кровь слишком жидкая, недостаток красных кровяных телец, тогда он легко предается всяческим необузданным и текучим фантастическим образам вплоть до иллюзий и галлюцинаций ­ вы можете из этого простейшего факта заключить, что кровь является возничим, держащим в узде нервную систему. Между Я и астральным телом, или, говоря физиологически, между системой кровообращения и нервной системой, должно господствовать равновесие, чтобы человек не был рабом своей нервной системы, то есть ­ своей волнующейся жизни ощущений и чувствований.

Если же в астральном теле есть известный избыток деятельности, имеет место некоторое преобладание астрального тела и его выражения, нервной системы, тогда, хотя кровь ее и обуздывает, она все же не может полностью довести ее до абсолютно равновесного состояния. Тогда возникает нечто своеобразное, что выражается в человеческой жизни в том, что хотя человек и имеет интерес к предмету, но он быстро упускает из виду этот предмет и переходит к другому предмету; так что человек не может достаточно долго удерживаться на одном представлении. Следствием этого является то, что такой человек может легко воспламеняться ко всему, что встречается ему во внешнем мире, но не может держать себя в узде, чтобы делать это длительно; интерес порхает. В этом быстром воспламенении и быстром переходе от одного предмета к другому мы видим сангвинический темперамент, выражение преобладающего астрального. Сангвиник не может долго пребывать в одном впечатлении, он не может фиксироваться на образе, не постоянен в своем интересе к предмету. Он спешит от впечатления к впечатлению, от восприятия к восприятию, он кажется ветреным. Особенно выражено это у сангвинического ребенка; здесь может обеспокоить то, что впечатления так же легко исчезают, как и возникают.

Если у человека особо сильно преобладает эфирное или жизненное тело, которое регулирует внутренние процессы роста и жизни, и выражение этого эфирного тела ­ система, которая создает в человеке внутреннее чувство удовольствия и неудовольствия, то это будет приводить человека к стремлению уютно пребывать в своем внутреннем. Эфирное тело - это тело, ведущее к определенному роду внутренней жизни, тогда как астральное тело выражается в интересе вовне, и Я ­ является носителем нашего деяния и воления вовне. Так что если эфирное тело, которое изживает себя как тело жизни и держит отдельные функции в равновесии, что выражается в общем жизненном удовольствии, если это эфирное тело преобладает в поддерживающейся внутренней жизни, той жизни, которая обуславливает преимущественно внутреннее удовольствие, то может выступать то, что человек живет преимущественно в этом внутреннем удовольствии, что он действительно чувствует себя уютно, если в его организме все в порядке, так что он не чувствует особой потребности направлять свое внутреннее на внешнее, мало склонен развивать сильную волю. Чем приятнее человек будет чувствовать себя в своем внутреннем, тем большее созвучие он будет создавать между внутренним и внешним. Если это имеет место, если он этим даже слишком озабочен, мы имеем дело с флегматиком.

В случае меланхолика, как мы видели, самый плотный член человеческого существа, физическое тело ­ становится господином над другими. Человек должен быть господином своего тела, как он должен быть господином машины, если он хочет ее использовать. Но когда эта самая плотная часть становится господином, человек ощущает ее таким образом, что он больше не господин ее, что он не может ею управлять. Ибо физическое тело ­ это инструмент, над которым он всегда должен господствовать с помощью своих высших членов. Но теперь господствует физическое тело, оказывая сопротивление другим членам. Человек теперь неспособен полностью использовать свой инструмент, из­за этого испытывают затруднения другие принципы и возникает дисгармония между физическим телом и другими членами. Такова физическая система, будучи в избытке ­ она затвердевает. Человек не может сделать подвижным то, что он должен сделать подвижным. Внутренний человек ничего не может поделать со своей физической системой; он ощущает внутренние трудности. Человек вынужден тратить на эти внутренние трудности свои силы. То, чего нельзя преодолеть ­ вызывает страдания и боль; оно обуславливает то, что человек не может непредвзято взглянуть на своих современников. Эта скованность образует источник внутренней печали; человек ощущает это как боль и отвращение, как унылое настроение. Мы становимся слишком легко ранимыми жизнью. Известные мысли и представления становятся навязчивыми, человек становится задумчивым, меланхоликом. Постоянно возникает печаль. Это настроение определяется ничем иным, как тем, что физическое тело сопротивляется внутренней удовлетворенности эфирного тела, подвижности астрального тела и целеустремленности Я.

И когда мы таким образом, путем здорового познания, постигаем существо темпераментов, многое в жизни нам становится ясным; но для нас также станет возможным совершать в практической жизни то, чего мы обычно не могли. Обратим же взгляд на многое, выступающее навстречу нам в жизни! То, что мы видим здесь как смесь четырех сущностных членов человека, выступает нам навстречу ясно и отчетливо во внешнем образе. Рассмотрим, как выражается темперамент во внешнем человека.

Представим холерика, который имеет сильный, прочный центр в своем внутреннем. Когда преобладает Я, человек стремится противостоять всяческому внешнему противодействию, проявлять себя. Это Я ­ возничий, держащий поводья в руке. Те образы ­ образы сознания. Физическое тело сформировано своим эфирным телом, эфирное тело ­ своим астральным телом. Последнее формировало бы человека самыми многообразными путями. Но благодаря тому, что навстречу росту выступает в своих силах крови Я, удерживается равновесие между полнотой и многообразием роста. Так что если Я ­ в избытке, оно может сдерживать рост. Я тогда буквально сдерживает другие члены человека в их росте и не позволяет астральному и эфирному телам входить в их права. В случае холерического темперамента вы можете вполне осязаемо увидеть во внешнем росте, во всем том, что выступает перед нами внешне, отчетливо распознать выражение того, что внутренне действенно, собственно ­ глубокую внутреннюю силовую природу человека, замкнутого Я. Холерики, как правило, проявляются таким образом, что их рост как бы задержан. Вы можете найти уйму примеров в жизни, например, из духовной истории философа Иоганна Готтлиба Фихте, немецкого холерика. Он узнаваем, как таковой, уже внешне. Фихте был как бы сдерживаем в своем внешнем облике и в своем росте. Этим ясно выражено то, что и другие сущностные члены были сдерживаемы из­за избытка Я. Преобладает не астральное тело с его формирующей способностью, но преобладает Я, возничий, ограничивающий образующие силы. Поэтому мы видим, как правило, у этих сильных, выдающихся волевых людей, у которых Я обуздывает свободные образующие силы астрального, маленький сжатый облик. Классический пример холерика ­ Наполеон, "маленький генерал", который остался столь небольшого роста, поскольку его Я сдерживало другие сущностные члены. Здесь мы имеем тип задержки роста у холерика. И здесь вы можете видеть, как эта сила Я ­ действует из духа, так что внутреннейшее существо человека открывается во внешнем облике. Вглядитесь в физиономию холерика; и напротив ­ возьмите флегматика: его черты ­ как бы расплывшиеся; сколь мало вы можете утверждать, что форма его лба подошла бы холерику. Особенно сильно это видно в органе, где астральное тело и Я ­ действуют, формируя ­ в глазах, в твердом, уверенном выражении глаз холерика. Мы видим, как правило, как этот сильно возжженный внутренний свет, который все обращает, исполненным света, вовнутрь ­ иногда выражается в черных, угольно­черных глазах, поскольку в силу известного закона, а именно из­за того, что холерик втягивает свои силы Я вовнутрь, он не предоставляет своему астральному телу возможности окрашивать то, что окрашивается у других людей. Взгляните также на человека во всем его поведении. Опытный сможет уже сзади увидеть, холерик ли это. Твердый шаг, так сказать ­ возвещает о холерике. В шаге мы также видим выражение силы Я. В холерическом ребенке мы уже видим твердый шаг, он не только ставит свою ногу, ступая по земле, но ставит ее так твердо, как если бы он хотел пройти еще дальше, сквозь землю.

Весь человек ­ выражение этого внутреннейшего существа, что и возвещается нам таким образом. Естественно, речь не о том, чтобы утверждать, что холерик должен быть малого, а сангвиник ­ большого роста. Мы можем сопоставлять облик человека лишь с его собственным ростом. Дело в том, как соотносится рост со всем обликом.

Взгляните на сангвиника; понаблюдайте, сколь примечательный взгляд оказывается уже у сангвинического ребенка, который быстро к чему­либо прилипает, но столь же быстро снова отворачивается; это ­ веселый взгляд; внутренняя радость светится во взгляде, в котором выражается то, что приходит из глубины человеческой природы, из астрального тела, которое у сангвиника преобладает. Оно в своей, самой по себе подвижной жизни ­ будет работать в конечностях. Оно будет также делать внешний облик человека настолько подвижным, насколько это возможно. Да, всю внешнюю физиономию, постоянный облик, так же, как и жесты, мы можем распознать как выражение подвижного, бегущего и струящегося астрального тела. Астральное тело имеет склонность образовывать, формировать. Внутреннее выступает наружу; поэтому сангвинический человек худощав и гибок. Даже в худощавом облике, в строении костей мы видим внутреннюю подвижность астрального тела во всем человеке. Она выражается, например, в сухощавых мышцах. Это видно также и в том, что человек переживает внешне. И даже неясновидящий может уже со спины понять, сангвиник этот человек или холерик. Для этого не требуется быть духоиспытателем. Глядя на идущего холерика, можно наблюдать, что он каждую ногу ставит так, как если бы при каждом шаге хотел не только коснуться земли, но чтобы нога еще немного вошла в землю. У сангвиника ­ наоборот, скачущая и прыгающая походка. В скачущей, танцующей походке сангвинического ребенка вы видите выражение подвижного астрального тела. Сангвинический темперамент особенно сильно выступает в детском возрасте. Видите, как здесь обнаруживается образность. Во внешнем облике имеются также и более тонкие признаки. Если у холерика мы видим остро вырезанные черты лица, то у сангвиника черты лица подвижны, выразительны, изменчивы. У сангвинического ребенка перед нами выступает также известная внутренняя возможность менять свою физиономию. Вплоть до цвета глаз мы можем установить выражение сангвинического человека. Внутренность Я­природы, замкнутая внутренность холерика выступает нам навстречу в его черных глазах. Посмотрите на сангвиника, у которого Я­природа укоренилась не столь глубоко, у которого астральное тело изливает всю свою подвижность, здесь господствуют голубые глаза. Они интимно связаны, эти голубые глаза, с внутренним светом человека, который невидим, со светом астрального тела.

Так мы можем привести многие признаки, указывающих на темперамент во внешних явлениях. Именно принимая во внимание четырехчленную природу человека мы учимся понимать эту душевную загадку темперамента. Поистине, знание четырех темпераментов нам досталось из глубокого познания человеческой природы, из древних времен. Когда мы так понимаем человеческую природу и знаем, что внешнее является лишь выражением духовного, мы учимся, вплоть до внешних особенностей, понимать человека в его взаимосвязи, понимать человека во всем его становлении, и мы учимся познавать, как мы должны поступать по отношению к ребенку и к нам самим в связи с темпераментом. Воспитание должно особо принимать во внимание, какой именно темперамент в данном случае стремится развиваться. Как для житейской мудрости, так и для педагогики необходимо действительно живое познание природы темперамента, обе получили бы от него бесконечно много.

Но пойдем дальше. Опять­таки мы видим, что флегматический темперамент ­ также проявляется во внешних формах. При нем ведь преобладает деятельность эфирного или жизненного тела, имеющего свое физическое выражение в системе желез и свое душевное выражение ­ во внутреннем комфорте, равновесии. Если у такого человека в его внутреннем не только нормальным образом все в порядке, но и сверх нормальности особо действенны эти внутренние образующие силы комфорта, то их продукты распределяются в человеческом теле; оно становится полным, дородным, оно раздается. В наполнении тела, в выработке жировых отложений, заключено то, что особенно вырабатывают внутренние образующие силы эфирного тела. Во всем этом нам навстречу выступает внутренний комфорт флегматика. И кто не распознает также в этом недостаточном взаимодействии внутреннего с внешним причину волочащейся, разболтанной походки флегматика, чьи шаги зачастую не слишком гармонируют с неровностями почвы? Он ведет себя, так сказать, неаккуратно, не соотносит себя с вещами. То, что он мало способен к овладению формами своего внутреннего, вы можете увидеть во всем человеке. Флегматический темперамент выступает перед нами в неподвижной, безучастной физиономии, вплоть до своеобразного туманного, бесцветного взгляда; в то время, как взгляд холерика огненный и искрящийся, у флегматика мы узнаем выражение лишь направленного вовнутрь комфорта эфирного тела.

Меланхолик ­ человек, который не может полностью прийти к господству над физическим инструментом, которому физический инструмент оказывает сопротивление, который не справляется с пользованием этим инструментом. Всмотритесь в меланхолика, как он зачастую свешивает голову, не в силах держать затылок прямо; склоненная голова свидетельствует о том, что внутренние силы, которые должны поднимать голову вверх, не могут свободно развернуться. Глаза опущены, взгляд мрачен. Это ­ не черный блеск глаз холерика. Мы видим по этому своеобразному взгляду, что физический инструмент создает трудности его обладателю. Походка ­ хотя и размеренная, твердая, но это не походка холерика, не его твердая поступь, это ­ некоторая известного рода волочащаяся твердость.

Все это здесь можно лишь объяснить; но жизнь человека становится для нас намного понятнее, если мы работаем таким образом, мы видим дух воздействующим на формы, видим, как внешнее человека может становиться выражением его внутреннего. Итак вы видите, сколь значительно может содействовать духовная наука разрешению этой загадки. Но это происходит лишь тогда, когда мы имеем дело со всей действительностью, к которой принадлежит также и духовное, а не просто остаемся при чувственно­действительном; тогда из познания может последовать жизненная практика. Поэтому такое познание может вытекать только из духовной науки, чтобы это было благом всего человечества и отдельного человека.

Зная все это, мы также учимся этим пользоваться. А именно, человек должен быть заинтересован, как он должен обращаться с темпераментами уже в детском возрасте. Ибо при воспитании надо принимать во внимание темпераменты очень точно; особенно это важно у детей ­ быть в состоянии вести и направлять развивающийся темперамент. Но также и позднее, при самовоспитании, это все еще важно для человека. Для того, кто хочет сам себя воспитывать, очень ценно, если он обратит внимание на то, что выражается в его темпераменте.

Я привел вам здесь основные типы. Естественно, столь чисто они выступают в жизни не часто. Каждый человек имеет лишь основной тон темперамента, имея кроме этого еще и другие. Наполеон, к примеру, имел в себе много флегматического, несмотря на то, что он был холериком. Когда мы практически овладеваем жизнью, мы приходим к тому, что мы можем позволить действовать на нашу душу тому, что выражается физически.

Насколько это важно, видно лучше всего, если подумать о том, что темпераменты могут вырождаться, что то, что может выступать нам навстречу как односторонность, может также вырождаться. Чем был бы мир без темпераментов! Если бы люди имели только один темперамент? Скучнейшее, что вы могли бы придумать! Скучным был бы мир без темпераментов, не только в чувственном, но и в высшем смысле. Все многообразие, красота и все богатство жизни ­ возможны лишь благодаря темпераменту. Разве вы не видите, что все великое в жизни может быть обусловлено именно односторонностью темпераментов? Но последние также могут вырождаться в односторонность; разве не заботит нас ребенок, если мы видим, что холерическое может выродиться в злобность, сангвиническое ­ в ветреность, меланхолическое ­ в хандру и т.д.?

Не будет ли представлять, особенно в вопросах воспитания а также при самовоспитании, знание и характеристика темперамента ­ особую ценность для воспитателя? Мы не можем позволить себе недооценивать темперамент лишь потому, что это ­ одностороннее качество. В воспитании речь идет не о сглаживании или нивелировании темперамента, но о том, чтобы направить его на правильный путь. Мы должны уяснить, что темперамент ведет к односторонности, что самое радикальное меланхолического темперамента заключается в тихом помешательстве, флегматического ­ в слабоумии, у сангвиника ­ в безумии, при холерическом ­ во всех тех взрывах болезненной человеческой природы, которая доходит до буйного помешательства. Темперамент может обуславливать много прекрасной разносторонности, поскольку привлекаются противоположности; и все же обожествление односторонности темперамента может очень легко нанести повреждение между рождением и смертью. В каждом темпераменте равно заключается большая или малая опасность вырождения. У холерических людей в юности опасность заключается в том, что такой человек из­за гневливости, с которой он не может совладать, держит свое Я слишком выраженным. Это ­ малая опасность. Большая опасность ­ глупость, которая стремится из его Я преследовать какую­либо частную цель. При сангвиническом темпераменте малая опасность в том, что человек впадает в ветреность, легкомыслие. Большая опасность ­ впасть из­за волнения ощущений в безумие. Малая опасность для флегматика ­ отсутствие интереса к внешнему миру; большая опасность ­ идиотия, тупоумие. Малая опасность при меланхолическом темпераменте ­ уныние, хандра, возможность не выйти из того, что поднимается из своего собственного внутреннего; большая опасность ­ тихое помешательство.

Держа все это перед собой, мы увидим, что в управлении и руководстве темпераментами заключена чрезвычайно важная задача жизненной практики. Для воспитателя существенно ­ сказать себе: что делать тебе, например, с сангвиническим ребенком? ­ Здесь надо попытаться из познания всего существа сангвинического темперамента учиться, как нам себя вести. Если говорить о воспитании ребенка с других точек зрения, то также необходимо, чтобы говорилось, в частности, о темпераментах в воспитании ребенка. Но, чтобы направлять темпераменты, следует учесть основное положение: всегда надо считаться с тем, что здесь есть, а не с тем, чего нет.

У нас есть ребенок сангвинического темперамента, который легко мог бы перейти к легкомыслию, к отсутствию интереса к важным вещам, и напротив ­ он быстро заинтересовывается другими вещами. Сангвинический ребенок ­ быстро схватывающий, но также и быстро забывающий ребенок, удержать его интерес на чем­либо ­ стоит больших усилий, так как он быстро теряет интерес к одному предмету и переходит к другому. Это может вырасти в ужасную односторонность; опасность можно заметить, если заглянуть в глубину человеческой природы. В случае такого ребенка материалистически мыслящий придет к единому рецепту и скажет: если ты взялся воспитывать сангвинического ребенка, ты должен привести его к взаимодействию с другими детьми. Но человек, мыслящий в истинном смысле реалистически, говорит: если вы исходите из того, чтобы воздействовать на те силы в ребенке, которых у него нет, то вы с этим ребенком ничего не достигнете. Вы еще можете развивать усилие, чтобы развить у него другие члены человеческой природы; они у него как раз не преобладают. Если у ребенка сангвинический темперамент ­ мы не можем помогать ему в развитии, вколачивая ему стойкий интерес; ему нельзя вдолбить что­либо иное помимо того, что является его сангвиническим темпераментом. Мы не должны спрашивать: чего ребенку нехватает? что мы должны ему вколотить? Но мы должны спрашивать: что, как правило, у сангвинического ребенка есть? И с этим мы должны считаться. Тогда мы скажем себе: пытаясь привнести этому ребенку какое­либо качество, противоположное имеющемуся, мы не сделаем это качество иным. В этих вещах, которые основываются на внутреннейшей природе человека, мы должны принимать во внимание то, что мы можем их лишь согнуть. Поэтому мы не строим на том, чего у ребенка нет, но на том, что у него есть. Мы строим именно на его сангвинической природе, на подвижности астрального тела и не пытаемся вколачивать ему то, что зависит от другого члена человеческой природы. В случае ставшего односторонним сангвиника мы должны апеллировать именно к его сангвиническому темпераменту.

Если мы хотим правильно вести себя по отношению к этому ребенку, мы должны обратить внимание на следующее. Действительный практик прежде всего обнаружит, что даже если ребенок еще столь сангвиничен, все же, как правило, найдется нечто такое, чем этот ребенок интересуется, что у каждого сангвинического ребенка есть один интерес, один действительный интерес. Ведь он вообще может легко загореться интересом к тому или иному предмету, но может его также и быстро потерять. Но существует один интерес, который может быть постоянным также и у сангвинического ребенка. Практика это подтверждает; только это надо найти. И то, что мы находим особенно его интересующим ­ надо принять во внимание. То, что для ребенка все же является чем­то таким, мимо чего он не может легкомысленно проскочить ­ надо попытаться продемонстрировать ему как особый факт, чтобы его темперамент не расстилался над ним равнодушно; то, что является его страстью, любимым занятием ­ надо пытаться представить ему в особом свете; он должен учиться применять свой сангвинизм. Можно так действовать, чтобы прежде всего опираться на то, что у ребенка всегда можно найти, чтобы исходить из тех сил, которые у ребенка как раз имеются. Он не сможет длительно интересоваться делом благодаря наказаниям и назиданиям. К вещам, предметам, событиям он не легко проявит что­то большее, чем преходящий, подвижный интерес, но к одной, особенно подходящей сангвиническому ребенку личности ­ это покажет опыт ­ здесь будет иметь место продолжительный, глубокий интерес, даже если ребенок еще столь ветренен. Если мы сами являемся настоящей личностью, или можем дать ему настоящую личность в товарищи ­ интерес уже наступает. Нужно лишь правильным образом искать. Интерес у сангвинического ребенка может выступить только на окольном пути любви к определенной личности. Но если в нем вспыхивает интерес, любовь к данному лицу, то благодаря этой любви происходит прямо­таки чудо. Это может лечить односторонний темперамент ребенка. Сангвиническое дитя нуждается в любви к определенной личности больше, чем любой другой темперамент. Все должно делаться для того, чтобы пробудить в таком ребенке любовь. Любовь здесь ­ ключевое слово. По этому пути привязанности, преданности определенной личности должно идти все воспитание сангвинического ребенка. Поэтому родители и воспитатели должны обратить внимание на то, что не вбиванием можно вызвать у сангвинического ребенка стойкий интерес к вещам и так далее, но этот интерес достигается на пути привязанности к определенной личности. Ребенок должен развивать эту личную привязанность; надо сделаться ребенку любезным; это и есть задача по отношению к сангвиническому ребенку. В том, кто воспитывает ребенка, заключено то, что сангвинический ребенок учится любить личность.

Еще дальше можно строить воспитание на сангвинической природе самого ребенка. Сангвиническая природа проявляется в том, что она не может найти интереса, который был бы постоянным. Мы должны видеть, в чем здесь дело. Мы должны вносить в окружение ребенка вещи, в отношении которых мы заметили, что ребенок проявляет к ним более глубокий интерес. Итак, мы занимаем сангвинического ребенка в известное определенное время предметами, к которым преходящий интерес оправдан, при которых он, так сказать может быть сангвиничным, которые не столь ценны, чтобы поддерживать интерес. Этим вещам надо позволять обращаться к сангвинизму, надо позволять им действовать на ребенка, надо потом их снова у него отнимать, чтобы он их снова желал и давать их ему снова. Надо позволять им так действовать на ребенка, как предметы обыденного мира действуют на темперамент. Итак, это важно ­ выискивать для сангвинического ребенка такие предметы, по отношению к которым он может быть сангвиничным.

Если мы так апеллируем к тому, что имеется, а не к тому, чего не существует, мы увидим, жизненная практика покажет, что в действительности сангвиническая сила, если она становится односторонней ­ она фактически стреноживается для важных предметов. Это достигается как бы на окольном пути. Хорошо, если темперамент у ребенка уже развивается так, правильным образом, но зачастую уже взрослый человек, в возрасте, должен сам браться за свое воспитание. В той мере, в которой темпераменты держатся в нормальных границах, они представляют то, что делает жизнь прекрасной, многообразной и великой. Пустынной была бы жизнь, если бы люди были равны в отношении своих темпераментов. Но чтобы изгладить односторонность своего темперамента, человек зачастую должен также и в более позднем возрасте браться за свое самовоспитание. Здесь также нельзя пытаться вдалбливать стойкий интерес к каким­либо вещам, но надо сказать себе: сейчас я сангвиник; теперь я ищу себе в жизни предметы, по которым я могу лишь быстро скользить своим интересом, в отношении которых правомерно то, что я не зависаю на них, и специально занимаюсь именно тем, к чему я с полным правом могу уже в следующее мгновение потерять всякий интерес.

Предположим теперь, что человека должно было бы насторожить то, что в его ребенке односторонним образом проявляется холерический темперамент. Здесь нельзя указать тот же рецепт, что и в случае сангвинического ребенка; холерику нелегко обрести любовь к личности человека. К нему с воздействием человека на человека надо подступаться через нечто иное. Но у холерического ребенка также имеется окольный путь, на котором всегда можно руководить его развитием. Здесь то, что уверенно ведет воспитание, означает следующее: почтение и уважение авторитета. Надо быть именно уважаемым холерическим ребенком, почитаемым в высшем смысле слова. Здесь речь идет не о привязанности в силу личных качеств воспитателя, как в случае сангвинического ребенка, но речь идет о том, что холерический ребенок всегда должен верить, что воспитатель понимает дело. Нужно показать, что знаешь толк в вещах, окружающих ребенка. Нельзя обнаруживать свои слабые стороны. Надо стремиться к тому, чтобы холерический ребенок никогда не заметил, что он мог бы не получить разъяснения, совета в отношении того, что он должен делать. Надо обратить внимание на то, чтобы крепко держать в руках вожжи авторитета и никогда не обнаруживать своей неспособности дать какой­либо совет. Ребенок всегда должен питать веру, что воспитатель знает дело. Иначе он тотчас же проиграет. Если любовь ­ ключевое слово в случае сангвинического ребенка, то почтение и уважение ценности личности ­ ключевое слово в случае ребенка холерического.

Если нам предстоит воспитывать холерического ребенка, мы должны видеть также то, что этот ребенок прежде всего несет в себе свои крепкие внутренние силы развития, раскрытия. Необходимо, чтобы холерический ребенок познакомился с тем, что во внешней жизни ему могут быть уготованы трудности. Необходимо, чтобы холерическому ребенку, если ему грозит вырождение в односторонность, привносили бы в воспитание именно то, что тяжело преодолимо, чтобы он обращал внимание на трудности жизни, благодаря тому, что мы предоставляем ему тяжело преодолимые вещи. Его особенно должны направлять на путь такие предметы, которые оказывают ему сопротивление. Сопротивление, трудности ­ должны выводить холерического ребенка на путь. Надо пытаться делать его жизнь не слишком легкой. Надо создавать трудности, чтобы холерический темперамент не загонялся обратно, но изживался именно благодаря тому, что ребенку противопоставляют известные трудности, которые он должен преодолеть. Нельзя ребенка холерического темперамента выколачивать, как говорят ­ перевоспитывать, но надо предлагать ему именно те дела, при которых он должен применить силы, при которых изживание холерического темперамента правомерно. Холерический ребенок должен с внутренней необходимостью учиться бороться с объективным миром. Для этого окружение пытаются организовать таким образом, чтобы холерический темперамент мог изживать себя, преодолевая трудности; и будет особенно хорошо, если эти трудности можно преодолевать в мелочах, в пустяках, а также если иногда предоставлять ребенку делать нечто такое, в чем он должен применить громадное усилие, когда холерический темперамент особенно изживается, но в действительности при этом побеждают факты, примененное усилие расщепляется в ничто. Благодаря этому он приобретает уважение перед мощью фактов, противостоящих тому, что изживается в холерическом темпераменте.

Здесь опять­таки имеется еще один окольный путь, на котором может воспитываться холерический темперамент. Прежде всего необходимо вызвать почтение, ощущение им нашего превосходства благодаря тому, что мы демонстрируем ему следующее: мы можем преодолевать трудности, которые он сам преодолеть не может; уважение, почтение именно перед тем, на что воспитатель способен, перед тем что он способен преодолеть объективные трудности. Это ­ верное средство ­ почтение перед возможностями воспитателя, это ­ путь, на котором к холерическому ребенку можно подойти в процессе воспитания особенно близко.

И совсем тяжело обходиться с меланхолическим ребенком. Что мы можем тут поделать, ощущая тревогу перед угрожающей односторонностью меланхолического темперамента ребенка, если в этом случае мы не можем привить ребенку то, чего у него нет? Мы должны считаться с тем, что он обладает в себе силой, именно ­ зависать на препятствиях, застревать на сопротивлении. Если мы хотим направить это своеобразие его темперамента на верный путь, мы должны эту силу отвлечь от внутреннего на внешнее. Здесь особенно важно ­ вовсе не настраиваться на то, чтобы дать ему возможность высказать свое горе и боль полностью или иначе отучить его; ибо он имеет предрасположенность к этому, к этой замкнутости в себе, именно поскольку физический инструмент доставляет ему одни трудности. Мы должны строить на том, что здесь имеется; мы должны ухаживать за тем, что здесь есть. Для воспитателя меланхолического ребенка это будет особой необходимостью ­ придавать этому значение, показывая ему, что в мире имеет место страдание. Если мы хотим предстать перед этим ребенком как воспитатель, мы должны здесь опять­таки найти точку соприкосновения. Это ­ болезненное меланхолическое дитя; он одарен способностью к боли, способностью к отвращению; они сидят в его внутреннем, мы не можем их выбить, но мы можем их отвлечь.

Здесь, опять­таки, имеется следующее: прежде всего мы должны показать меланхолическому ребенку, как человек вообще может страдать. Мы позволяем пережить ему, именно во внешней жизни ­ правомерную боль, правомерное страдание, чтобы он познакомился с тем, что есть обстоятельства, в которых можно пережить боль. В том­то и дело. Если вы хотите его позабавить, поставьте его в безвыходное положение. Только не надо думать, что ребенка надо позабавить, пытаясь его рассмешить. Не надо его развлекать; этим вы усиливаете его уныние, его боль во внутреннем. Если вы приводите его туда, где он может найти радость, он только становится все более замкнутым. Вообще это ­ хорошо, когда пробуют стремиться исцелять юного меланхолика не тем, что приводят в его окружение забавное общество, но тем, что позволяют ему переживать правомерную боль. Отвлеките ребенка, показывая ему, что существует страдание. Он должен видеть, что существуют в жизни обстоятельства, в которых можно испытывать боль. Если даже его и не вводить в это слишком далеко, это все же приводит к тому, что боль во внешних обстоятельствах его волнует, и это его отвлекает.

Меланхолического ребенка вести нелегко. Но здесь также есть волшебное средство. Как у сангвинического ребенка ­ любовь к определенной личности, у холерического ребенка ­ уважение и почтение к ценности воспитателя являются волшебными словами, так и у меланхолического ребенка то, к чему он приходит, есть то, что воспитатели являются личностями, которые подвергались в жизни определенным образом испытаниям, которые действуют и говорят из этой, испытанной жизни. Ребенок должен чувствовать, что воспитатель действительно испытывал боли и страдания. Дайте ребенку прочувствовать во всех видах жизненных ситуаций собственные жизненные судьбы. Самый счастливый меланхолик тот, который подрастает рядом с человеком, который сам вследствие тяжелых переживаний много чего может рассказать; здесь душа действует на душу самым счастливым образом. Если рядом с меланхолическим ребенком есть человек, который, в противоположность просто погруженным во внутреннее, мрачным склонностям ребенка, умеет правомерным образом рассказывать о боли и страдании, которые ему уготовал внешний мир, тогда меланхолический ребенок побуждается к этому сопереживанию, к сочувствию правомерной боли. Человек, дающий во время своего рассказа пережить в чувствах и ощущениях то, что он сам испытал в своей судьбе, будет благодетелем для меланхолического ребенка.

Также и в том, что мы, так сказать, приготовляем вокруг ребенка, мы не можем себе позволить не учитывать его задатки. Здесь также полезно, если мы этому ребенку ­ это может звучать несколько странно ­ устроим действительные препятствия, трудности, чтобы он мог, благодаря известным обстоятельствам, переживать правомерное страдание и правомерную боль. Лучшим воспитанием для такого ребенка будет такое, при котором увлечение внутренним ощущением страдания, ощущением уныния ­ отвлекается тем, что то, что уже имеется как предрасположенность ­ раскрывается на внешних препятствиях и трудностях. Тогда ребенок, душа ребенка встанет постепенно на другой путь.

При самовоспитании мы также можем использовать это; мы должны всегда позволять изживаться имеющимся задаткам, имеющимся в нас силам и не подавлять их искусственно. К примеру, если холерический темперамент проявлен в нас столь сильно, что он является для нас помехой, то мы должны этой, имеющейся в нас силе позволить изживаться, изыскивая такие дела и обстоятельства, в которых мы можем в известном отношении нашу силу раздробить, перевести наши силы в ничто, правда, на таких вещах, которые незначительны, неважны. Если мы напротив ­ меланхолик, то мы действуем хорошо, если мы ищем в жизни правомерной боли и страдания, создавая условия для изживания нашей меланхолии во внешней жизни; тогда мы приводим себя в порядок.

Перейдем к флегматическому темпераменту. С флегматическим ребенком нам будет действительно тяжело, если воспитание передало нам задачу вести себя по отношению к ребенку соответствующим образом. Это тяжело, приобретать влияние на флегматика. Но есть нечто, благодаря чему создан окольный путь. Опять­таки, это было бы совершенно неверно, если бы мы этого, довольного в себе человека, решили бы встряхивать, будоражить, считая, что мы могли бы ему прямо вдолбить, воспитать в нем какие­либо интересы. Мы опять­таки должны считаться с тем, что он имеет.

Есть нечто, на чем во всякое время застревает флегматик, в частности ­ флегматический ребенок. Если мы только, благодаря мудрому воспитанию, устроим вокруг него то, в чем он нуждается, мы сможем достигнуть многого. Для флегматического ребенка необходимо, чтобы он имел много общения с другими детьми. Если для других детей это хорошо ­ иметь друзей, то для флегматика ­ это особенно важно. Он должен иметь друзей с самыми разнообразными интересами. У флегматического ребенка нет ничего такого, в чем он мог бы быть убежден. Предметами и событиями он вообще заинтересуется нелегко. Поэтому такого ребенка надо побуждать к общению с детьми одного возраста. Он может воспитываться через сопереживание интересов, а именно ­ как можно большего числа интересов других личностей. Если он ведет себя равнодушно по отношению к тому, что есть в его окружении, то его интересы можно воспламенить воздействием на него интересов друзей. Это возможно лишь путем своеобразного суггестивного воздействия, через интересы других. Собственные интересы пробуждаются параллельным переживанием интересов других, сопереживанием интересов его друзей, что для воспитания флегматика значит то же самое, что для воспитания меланхолика значит сочувствие, сопереживание человеческой судьбы других. Еще раз: воспламеняться интересами других ­ правильное воспитательное средство для флегматика. Как сангвиник должен иметь привязанность к определенной личности, так флегматик должен иметь дружбу, связь как можно с большим числом сверстников. Это ­ единственный путь разжечь спящие силы. Предметы как таковые на флегматика не действуют. Предметом из текущих задач школы и дома вы маленького флегматика заинтересовать не сможете, но на окольном пути интересов душ других сверстников вы вполне можете на него воздействовать. Если вещи в других людях отражаются именно таким образом, тогда эти интересы отражаются в душе флегматического ребенка.

Тогда мы должны также особо взглянуть на то, чтобы вносить в его окружение такие предметы, позволять происходить вблизи его таким событиям, где флегма уместна. Надо направлять флегму на соответствующие предметы, по отношению к которым можно быть флегматичным. Поэтому иногда юный ребенок может совершать нечто совсем грандиозное. Но также и в более позднем возрасте, заметив, что флегма стремится изживать себя односторонним образом, можно таким образом заняться своим самовоспитанием, пытаясь наблюдать людей и их интересы. Но можно также, пока еще вообще в состоянии, используя рассудок и разум изыскивать предметы, события, в высшей степени безразличные, относительно которых правомерно быть флегматичным.

Мы здесь снова видели, как воспитательный метод, базирующийся на духовной науке, мы строим на том, что у нас имеется, а не на том, чего нет.

Итак, мы можем сказать, что для сангвиника ­ лучше всего, когда он подрастает в крепких руках, если ему может явиться определенный человек с такими внешними сторонами характера, благодаря которым он сможет развить личную любовь. Любовь к определенной личности для сангвиника ­ лучше всего. Не просто любовь, но почитание и уважение к тому, что может совершать определенная личность ­ лучшее для холерика. Меланхолик может считать себя счастливым, если он может подрастать на руках человека с горькой судьбой. В соответствующем дистанцировании, возвышении точки зрения, которое порождается новым видением и возникающим состраданием авторитету, в сочувствии правомерно болезненной судьбе заключается то, в чем нуждается меланхолик. Меланхолики хорошо подрастают, если они имеют возможность меньше отдаваться привязанности к личности, почтению и уважению к ее возможностям, но больше ­ сочувствию страданиям и праведной страдной судьбе. Флегматик ­ человек, которому лучше всего подходит то, что мы прививаем ему склонность к интересам других личностей, чтобы он мог воспламеняться интересами других лиц.

Сангвиник должен быть в состоянии развивать любовь и привязанность к определенной личности

Холерик должен уметь развивать уважение и почитание результативности личности

Меланхолику следует уметь развивать сочувствующее другой судьбе сердце

Флегматик должен развивать живое участие в содействии интересам других

Так, на этих воспитательных принципах мы видим, как духовная наука вмешивается в практические вопросы жизни, именно тогда, когда мы приходим к разговору об интимных сторонах жизни, тогда именно на этих интимных сторонах жизни духовная наука являет свою практику, свою в высшей степени практическую сторону. Бесконечно многим обогатилось бы жизненное искусство путем усвоения этих реалистических познаний духовной науки. Если дело в том, чтобы быть умелым в жизни, мы должны выведывать у жизни ее тайны; и эти тайны лежат за чувственным. Только действительная духовная наука в состоянии объяснить такие вещи, как человеческие темпераменты и так их обосновать, чтобы мы могли так пользоваться этой духовной наукой, чтобы она служила во благо жизни и действительному благословению ее, и когда она молода, и когда она уже в летах.

Теперь человек может взять в свои руки также и самовоспитание. Ибо когда речь идет о том, чтобы взяться за самовоспитание, темпераменты могут быть для нас особенно полезны. Мы своим рассудком заметили: наш сангвинизм играет с нами всяческие шутки, и грозит выродиться в неспокойный образ жизни, мы слишком спешим от предмета к предмету. Этому можно противодействовать, если только мы станем на верный путь. Но сангвиник приходит к цели не потому, что он говорит себе: у тебя сангвинический темперамент, ты должен от него отучиться. Прямолинейно применяемый рассудок в этой области зачастую является помехой. Зато косвенно он способен на многое. Рассудок здесь ­ наислабейшая душевная сила. При более мощных душевных силах, каковыми являются темпераменты, рассудок очень мало на что способен; он может действовать лишь косвенным образом. Если человек все еще частенько взывает к совести: теперь ­ твердо придерживайся того­то и того­то..., то его сангвинический темперамент снова и снова сыграет с ним злую шутку. Человек может считаться лишь с той силой, которую имеет. За рассудком должны стоять другие силы. Может ли сангвиник с чем­то другим считаться так же, как со своим сангвиническим темпераментом? И при самовоспитании также необходимо пытаться делать и то, что мог бы непосредственно делать рассудок. Человек должен считаться со своим сангвинизмом; самоувещевание бесплодно. Дело в том, чтобы указать сангвинизму верное место. Надо пытаться к известным вещам, к которым имеешь интерес ­ не иметь интереса. Мы можем через рассудок иметь переживания, для которых короткий интерес сангвиника ­ правомерен. Он пытается искусственно поставить себя в такое положение, чтобы все, что его не интересует, по возможности направлять своим путем. Так что, если мы, хотя бы в малом, вызываем такие соотношения, при которых короткий интерес ­ уместен, то это уже вызывает то, что необходимо. Тогда мы заметим, если мы уже достаточно долго действуем, что этот темперамент развивает силу для изменения самого себя.

Так же и холерик может лечить самого себя особым образом, если мы рассматриваем дело духовнонаучно. При холерическом темпераменте хорошо выбирать такие предметы, создавать рассудком такие обстоятельства, при которых буйство ничему не поможет, когда мы нашим буйством сами себя приводим к абсурду. Если холерик таким образом замечает, что ему хочется изживать свою буйствующую внутренность, он должен пытаться искать, по возможности, вещи, требующие для своего преодоления мало сил; он должен пытаться устраивать легко преодолимые внешние действа, события, и должен всегда стараться изживать свои силы интенсивнейшим образом на незначительных событиях и фактах. Если таким образом он разыскивает незначительное, не оказывающее ему сопротивления, тогда он опять­таки своему одностороннему холерическому темпераменту придаст должное направление.

Если мы замечаем, что меланхолик в нас может ввергнуть нас в односторонность, мы попробуем создавать себе внешние правомерные трудности и стремиться рассматривать эти правомерные внешние трудности в их полном виде, отвлекая собственную боль и болезненность на внешние предметы. Рассудок это может. Таким образом меланхолический темперамент не должен проходить мимо жизненных страданий и болей, но он как раз должен их искать, должен сострадать, отвлекая тем самым свою боль на должные предметы и события.

Если мы ­ флегматик, не имеющий никаких интересов, будет хорошо, если мы будем заниматься как можно большим числом действительно неинтересных предметов, и будем окружены действительно многими источниками скуки, так чтобы мы действительно основательно скучали. Тогда мы будем основательно лечить себя от нашей флегмы, основательно от нее отучаться. Итак, флегматик действует хорошо, если он измыслит себе в своем рассудке, что он должен иметь интерес к предметам, что он должен изыскивать предметы, которые не дают человеку оснований слишком ими увлекаться. Он должен искать такие занятия, при которых флегма правомерна, в чем он и сможет изживать свою флегму. Благодаря этому он преодолевает свою флегму, грозящую выродиться в односторонность.

Так считаются с тем, что здесь имеется, а не с тем, чего здесь нет. Те же, кто именуют себя реалистами, думают, к примеру, что для меланхолика было бы самым лучшим предлагать ему все противоположным образом. Но кто мыслит реально, апеллирует к тому, что в нем уже есть.

Итак, вы видите, что это и есть духовная наука, которая не отвлекает нас от реальности и действительной жизни, но на каждом шагу освещает путь к истине; она может дать нам руководство в жизни ­ всегда принимать во внимание действительность. Ибо те, кто остается застрявшим во внешней видимости чувств ­ всего лишь фантасты. Мы должны искать более глубокие основания, если мы хотим прийти к действительности и мы приобретем понимание многообразия жизни, если мы войдем в такие рассмотрения.

Наш практический ум будет становиться все более индивидуальным, если мы станем принуждать себя применять общий рецепт: ты не должен изгонять легкомыслие серьезностью! ­ но видеть: что это за качества в человеке, которые надо разжечь? Так что, если человек ­ самая большая загадка жизни и если мы уповаем на то, что эта загадка человека нами разрешима, то мы должны обратиться к духовной науке, которая лишь одна может ее разрешить. Загадкой является не только человек вообще, но и каждый отдельный человек, который встречается нам в жизни, каждая новая индивидуальность задает нам новую загадку, в которую мы, конечно, не сможем проникнуть, размышляя об этом нашим рассудком. Мы должны идти к индивидуальности. И здесь мы также можем предоставить духовной науке действовать из нашего внутреннейшего сущностного ядра, сделать духовную науку величайшим импульсом жизни. Пока она остается теорией, она ничего не стоит. Она должна применяться в жизни человека. Путь к этому возможен, но он далек. Он освещается, если ведет к реальности. Тогда наши воззрения преобразуются и мы замечаем это; знания ­ преображаются. Это ­ всего лишь предрассудок, если человек думает, что знания должны оставаться абстрактными; но если они вступают в духовное, они пронизывают тогда всю нашу жизненную работу, тогда ими пронизывается вся наша жизнь. Тогда мы стоим перед жизнью таким образом, что мы имеем знание индивидуальности, доходящее до чувствования и ощущения и выражающееся в большом почитании и уважении. Шаблоны распознать легко. Стремиться овладеть жизнью по шаблонам ­ легко, но с ней нельзя обращаться как с шаблоном. Лишь тогда познание достаточно, тогда преобразуется оно в чувство, которое мы должны иметь относительно индивидуальности человека, относительно индивидуальности во всей жизни. Тогда наше добросовестное духовное познание так вольется в наши ощущения, что мы сможем правильным образом судить о той загадке, которая выступает нам навстречу в каждом человеке.

Как же разрешить загадку, которую задает нам каждый человек? Мы можем ее разрешить, если мы будем встречать человека так, что между им и нами в каждом случае буде устанавливаться гармония. Если мы так пронижем себя жизненной мудростью, мы сможем решать эту фундаментальную загадку жизни, которой является отдельный человек. Мы не разрешим ее, садясь на кол абстрактных представлений и понятий. Всеобщая загадка человека может быть разрешена в образах. Но в каждом частном случае эту загадку не разрешить, вгоняя абстрактные представления и понятия, но к каждому отдельному человеку мы должны подходить, неся ему навстречу непосредственное понимание.

Но это возможно, если мы знаем, что такое, в сущности, душа. Духовная наука есть нечто, медленно и постепенно вливающееся во всю нашу душу, так что она делает душу восприимчивой не только к великим взаимосвязям, но и к тончайшим частностям. С духовной наукой обстоит так, что если душа предстает перед другой душой, которая требует любви, она оказывает ей эту любовь. Если она требует чего­то другого, она дает ей это другое. Так, с помощью истинной жизненной мудрости, мы создаем социальную подоснову. Это значит ­ в каждое мгновение разрешать очередную загадку. Антропософия действует не посредством проповедей, увещеваний и моральных разносов, но посредством такой социальной подосновы, на которой человек может познавать человека.

Духовная наука является таким образом подосновой жизни. И любовь является цветом и плодом такой, побуждаемой духовной наукой, жизни. Поэтому духовная наука может сказать, что основывает нечто, дает почву чему­то такому, что является прекраснейшей целью человеческого предназначения: настоящей, истинной человеческой любви. В нашем сопереживании, в нашей любви, в том роде и способе, каким мы предстаем перед отдельным человеком, в нашем поведении, мы должны были бы учиться жизненному искусству через духовную науку. Если бы мы позволили жизни и любви вливаться в чувствование и ощущение, человеческая жизнь была бы прекрасным выражением плодов этой духовной науки.

Мы изучаем индивидуального человека в любом отношении, если мы изучаем его духовнонаучно. Уже ребенка мы изучаем таким образом; мы учимся замечать и уважать в ребенке своеобразное, загадочное его индивидуальности, а также учиться ­ как мы должны работать с этим индивидуальным в жизни, поскольку духовная наука не просто дает нам общие мыслительные указания, но приучает нас в нашем поведении по отношению к человеку разрешать те загадки, которые здесь должны решаться: так любить человека, как мы должны его любить, если мы его не просто исследуем рассудочно, но позволяем ему действовать на нас полностью, позволяя духовнонаучному познанию окрылять наши чувства, нашу любовь. Лишь тогда это является верной основой того, что может быть истинной, плодотворной, настоящей человеческой любовью. Это основание, из которого мы обнаруживаем то, что мы должны искать как внутреннейшее сущностное ядро в каждом отдельном человеке. И если мы так пронижем себя духопознанием, наша социальная жизнь будет регулироваться так, чтобы каждый в отдельности, выступая перед каждым другим с уважением, почтением и проникновением в загадку человека, учился находить и налаживать отношение к человеку. Лишь тот, кто с самого начала живет в абстракциях, может говорить о рассудочных понятиях; но тот, кто стремится к истинному познанию, найдет его и найдет путь к другому человеку; он найдет разрешение загадки другого человека в собственном отношении, в собственных поступках.

Как мы сами относимся к другим, так мы решаем и индивидуальную загадку. Мы находим сущностное ядро другого человека лишь в том жизневоззрении, которое приходит из духа. Духовная наука должна быть жизненной практикой, духовным жизненным фактором, полностью праксисом, полностью жизнью, а не серой теорией.

Это ­ познания, которые могут воздействовать на человека во всех фибрах его души, которые могут охватить каждое его деяние в жизни. Лишь так становится ­ и можно было бы на это рассмотрение интимной особенности человека, темперамента ­ указать особо, лишь так становится духовная наука истинным жизненным искусством. Так возжигается прекраснейшее между человеком и человеком, когда мы смотрим человеку в лицо и способны при этом не только исследовать загадку, но и любить: позволить любви струиться от индивидуальности к индивидуальности. Духовная наука не нуждается в теоретических доказательствах; ее доказательства приносит жизнь. Духоиспытатель знает, что и за и против всего всегда можно найти в доказательство нечто. Истинные доказательства ­ те, которые приносит жизнь, и жизнь на каждом шагу может указать на истинность того, что мы мыслим, если мы рассматриваем человека в его духовнонаучном постижении; ибо оно является гармоничным, жизненно воодушевленным, проникающим вплоть до глубочайших тайн жизни познанием.

Ответы на вопросы по завершении доклада в Берлине 4 мая 1909 года

Вопрос: Есть люди, у которых темперамент никак не прорывается. Что преобладает в человеке в таком случае?

Д­р Штайнер: Это верно. Есть люди, у которых, так сказать, особый оттенок темперамента не выступает чрезмерно сильно. Однако тонкий наблюдатель сможет обнаружить, что и тогда все же, в известном отношении, темперамент имеет место. Мы должны уяснить, что когда развивается такая тема, не все может говориться приблизительно. Так же и я, если бы я пожелал объяснить вам известные явления, происходящие в жизни, опять­таки, если надо было бы объяснить отдельные сложные темпераменты, надо было бы показать, что в самом деле у каждого человека преобладают известные особенности одного из его членов, так что преобладающий темперамент у него есть. Но одна сторона человеческого существа может воздействовать на другие его стороны. Так каждый, кто будет изучать предрасположенность темперамента Наполеона, мог бы найти, что он в отношении известных вещей вел себя вполне флегматично, так что мы должны были бы сказать: нюансы всех четырех темпераментов найдутся у каждого человека, а в глаза бросается именно то, что касается особого избытка.

Если говорилось об астральном теле, что оно функционирует избыточно, (это не то же самое, как если бы я сказал, что оно непосредственно господствует над другими) то это означает, что оно действует у этого человека выше его нормальной меры действия. Это может быть так, что астральное тело действует в избытке, так что оно не осваивается в правильной гармонии, так же обстоит и с физическим телом. Тогда избытки могут быть нейтрализованы и может выступить нечто вроде абсолютного отсутствия темперамента. Оно основывается на том, что вещи, которые имеются на той или иной стороне, выравниваются. Бросающийся в глаза темперамент у человека мы всегда сможем наблюдать при хорошей душевной наблюдательности.

Вопрос: На чем основывается явление эгоизма?

Д­р Штайнер: Чтобы правильно изложить эту тему, я должен был бы прочесть много докладов. Эгоизм ­ это то, что, с одной стороны, делает человека индивидуальностью. Он бы растекся, если бы не смог объединить свое существо. У человека, который утрирует свой Я­принцип, но иным способом, чем в случае холерического темперамента, эгоизм ­ не что иное, как перенапряжение принципа индивидуальности. Это ­ заключено в человеческой природе, то, что сила, которая могла бы направлять человека к цели, также может перенапрягаться. И благодаря этому он может становиться свободным человеком.

Вопрос: На какой темперамент указывают серые глаза?

Д­р Штайнер: Я должен апеллировать немного к вашему добродушию. Здесь это нельзя столь точно обсудить, понадобилось бы много часов. Я могу вам ответить без вывода. Я хотел бы к этому заметить: если вы спрашиваете о соответствии серых глаз темпераменту, вы должны принять во внимание, что серые глаза, как правило, имеют оттенок того или иного цвета. Встречаются серо­зеленые, серо­коричневые, серо­голубые глаза.

Как правило, серо­голубые глаза могут указывать на меланхолический темперамент, серо­зеленые ­ на флегматический. Но это не надо шаблонизировать.

Вопрос: является ли меланхолия нервной болезнью?

Д­р Штайнер: То, что я сегодня обозначил как меланхолический темперамент, не называется меланхолией. О вопросах здоровья я буду говорить в марте, и это предоставит возможность спрашивающему заниматься и в этом отношении.

Указания

Настоящий текст является переработкой параллельных докладов о темпераментах, читанных Рудольфом Штайнером в Карлсруэ, Мюнхене и Берлине в 1908­1909 годах, которую предпринял Курт Энглер­Файе в 1928 году.

К большему пониманию существа темпераментов следует указать доклады Рудольфа Штайнера: "Человеческий характер", Берлин, 29 октября 1909 года, в: "Метаморфозы душевной жизни", доклады в доме архитектора, ОС 1958. Далее: "Задатки, одаренность и воспитание", Нюрнберг, 14 ноября 1910 года.

О темпераментах Рудольф Штайнер говорил также в приведенных ниже курсах и докладах, которые все были опубликованы в Общем собрании сочинений, издательство Рудольфа Штайнера, Дорнах.

"Искусство воспитания. Семинарские обсуждения." Штуттгарт, 1919:

I доклад. Темпераменты в детском возрасте. Их отношение к сущностному членению человека. Характеристика симптомов темпераментов. Педагогико­дидактическая работа согласно принципу катартики. Подразделение класса на группы по темпераментам.

II доклад. Указания к конкретной методической и воспитательной работе. Замечания к обучению рисованию. Взаимодействие групп темпераментов в классных занятиях. К музыкальной проработке темпераментов. Работа с флегматиком. Указания к питанию при различных темпераментах. Работа с меланхоликом. Соматическая характеристика темпераментов. Жизненная правомерность темперамента. Работа с холериком. Возрастная предрасположенность к темпераментам в отношении к основному индивидуальному темпераменту.

III доклад. Работа со сказкой в связи с темпераментами. Обучение рисованию с выделением мотивов темпераментов в формах и в цвете. Описание животных и природы в отношении темпераментов.

IV доклад. Обучение счету в связи с темпераментами. Подчинение четырех арифметических действий четырем темпераментам. Замечания к преподаванию геометрии. Преподавание рисования с выделением мотивов темпераментов в формах и цвете. Вырождение темпераментов. Социальные частные затруднения на почве темпераментов.

V доклад. Индивидуализация классных занятий путем подразделения на группы по темпераментам. Замечания к душевным особенностям меланхолика. Темпераменты и атмосфера. Предрасположенность к темпераменту как следствие прежних земных жизней. Сдвиг темпераментов относительно сущностного членения ­ с детства до зрелого возраста. Замечания и указания к народным темпераментам и национальным языкам.

"Человекопознание и построение преподавания. Дополнительный педагогический курс." Штуттгарт, 1921:

II доклад. Художественная работа с меланхолическими детьми и с детьми с преобладанием сангвинизма с меланхолическим побочным тоном.

"Здоровое развитие телесно­физического как основа свободного раскрытия душевно­духовного. Рождественский курс для учителей в Гётеануме." Дорнах, 1921/22. (русск. "Духовное познание", Калуга, 1995):

XII доклад. Предрасположенность ребенка к темпераменту как индивидуальное качество. Характеристика симптомов темпераментов. Четыре темперамента и сущностное членение человека. Педагогико­дидактический уход за ними согласно принципу катартики на социальном пути подразделения на четыре группы. Катартическое поведение учителя в воспитании и преподавании.

XIII доклад. Темпераменты и семилетний ритм хода человеческой жизни. Сдвиги развития и образование темпераментов.

XV доклад. Физическое воспитание и темпераменты. Терапевтический уход за болезненно­меланхолическим и болезненно­сангвиническим ребенком путем коррекции питания.

"Основные духовно­душевные силы в искусстве воспитания." Оксфорд, 1922:

VI доклад. Характеристика симптомов темпераментов. Воспитательный и преподавательский уход путем применения принципа катартики на пути индивидуально­художественного поведения и действий воспитателя.

"Современная духовная жизнь и воспитание." Илклей, 1923:

XII доклад. Катартическая проработка темпераментов. Терапевтический уход за сангвиническими и меланхолическими детьми.

"Педагогическая практика с точки зрения духовнонаучного человекопознания." Дорнах, 1923:

VIII доклад. Терапевтический уход за меланхолическим и за сангвиническим ребенком. Педагогико­дидактическая проработка четырех темпераментов согласно катартическому принципу.

"Педагогическая ценность человекопознания и культурная ценность педагогики." Арнгейм, 1924:

VII доклад. Предрасположенность к темпераменту как выравнивание между физически­телесным и душевно­духовным. Рассаживание согласно делению на группы по темпераментам. Катартическое взаимодействие темпераментов. Терапевтический уход за односторонне меланхолическими и сангвиническими детьми.

"Методика обучения и жизненные обстоятельства воспитания." Штуттгарт, 1924:

I доклад. Взаимодействие между темпераментами учителя и ребенка. Последствие воздействия одностороннего темперамента учителя на существо ребенка ­ болезненные явления в более позднем возрасте.

"Антропософская педагогика и ее предпосылки." Берн, 1924:

I доклад. Темперамент учителя и его воздействие на ребенка. Болезненные явления в более позднем возрасте как последствия воздействия одностороннего темперамента учителя.

"Искусство воспитания на основе постижения существа человека." Торгау, 1924:

III доклад. Образное изложение предполагает добрый взгляд на темперамент. Педагогический уход за темпераментами.

"Какое значение имеет оккультное развитие человека для его оболочек и его Я?" Гаага, 1913:

III доклад. Духовные возможности развития четырех темпераментов и из связь с сущностным членением человека. Историческое описание и внутренняя проработка темпераментов. Темпераменты и трудовая деятельность.

IV доклад. Времена года и темпераменты. Тело образующих сил и окраски темпераментов.

"Сознание посвященного. Истина и заблуждение в духовном исследовании." Торгау, 1924:

V доклад. Кругооборот соков и образование темперамента как последствие жизни перед рождением.

"У врат теософии", Штуттгарт, 1906:

VII доклад. Темпераменты являются свойствами эфирного тела. Темпераменты в связи с четырьмя различными типами эфирных тел. О карме и темпераменте.

Обсудить на форуме | Сообщить об ошибке | Скачать DOC-файл

Дата публикации: 10.07.2009,   Прочитано: 14985 раз